Многие читатели "Берлинского Кремля" интересовались: "А что же было потом?"
Когда я это им рассказывал, они восклицали: "Боже, ведь это ж так интересно! Почему же вы этого не описали?"
Вот я и решил теперь описать то "интересное", чего я не описывал раньше.
Если сегодня, в 1971 году, какой-нибудь советский турист, матрос или кагэбэшник спрыгнет с поезда или парохода, то его сразу тащат в Америку. Чтобы в порядке психологической войны покричать в прессе, что он избрал американскую свободу. Этак даже дочку Сталина в Америку притащили.
Это потому, что сейчас США и СССР официально враги. А когда я избирал свободу, в 1947 году, они были официально друзья и союзники. И никакой псих-войны еще не было. И избрание свободы тогда выглядело немножко иначе. Тогда я работал ведущим инженером СВА - Советской Военной Администрации в Германии.
Попробовал я тогда - в поисках свободы - через немецких посредников попросить у западных союзников, англичан и американцев, так называемого политического убежища. По-джентльменски. Но союзные джентльмены ничего такого и слышать не хотели.
А в берлинских газетах в это же самое время писали, что англичане обменяли своего агента-шпиона Игоря Штерна, засыпавшегося и арестованного в советской зоне, на какого-то советского офицера, который избрал свободу и искал "политического убежища" в английской зоне.
Несколько лет спустя англичане дали этому же Игорю Штерну за какие-то грязные дела 10 лет тюрьмы. А русский, искавший свободы, заплатил за этого Штерна своей жизнью.
Поскольку я попал в берлинский Кремль одним из первых, то у меня была хорошая квартира и много всяких хороших вещей. Демобилизованные офицеры имели право увезти все это с собой как трофеи. Я же теперь раздаривал все эти хорошие вещи своим хорошим друзьям. Это были майоры и подполковники инженерной службы, почти все партийцы. Получая мои подарки, они догадывались, что я собираюсь ехать куда-куда, но только не в СССР. Некоторые прямо намекали мне об этом. Но я, с пистолетом в кармане, упрямо твердил свое:
- Я еду в Москву!
Один приятель-майор, оглушив себя для храбрости стаканом водки, признался мне, что у него дядя в Париже, и предложил записать его адрес. Я покачал головой:
- Я еду в Москву!
Одной милой немецкой подружке по имени Инга я подарил на прощанье целую автомашину всяких вещей. Она тоже сообразила, что советский офицер, уезжающий в Россию, не раздает всех своих вещей, и говорит:
Слушай, хочешь, я помогу тебе бежать в Западную Германию?
Я молчу.
У меня есть один школьный товарищ, говорит Инга. - Во время войны он был в Эс-Эс. А сейчас он промышляет тем, что водит людей через границу. Правда, я должна тебе сказать, что на границе он их убивает - стреляет в затылок и грабит... Но я скажу ему, что ты мой жених, и он тебя не убьет... Хочешь, я с тобой пойду?
Я поблагодарил и сказал, что еду в Москву. Эх. хорошая была эта Инга. Приятно вспомнить!
В конце концов с помощью немецких посредников я добрался на автомашине до пограничной деревушки в Тю-рингии. Ночью два проводника, отец и сын, местные крестьяне, повели меня через границу. Они часто ходили этими лесными тропинками к своим родственникам по другую сторону границы.
Светлая зимняя ночь. Помня о рассказе Инги, я на всякий случай иду позади моих проводников - с парабеллумом в кармане. Под пальто висит через плечо дулом вниз трофейный немецкий автомат. По карманам рассованы ручные гранаты и запасные обоймы для автомата. Это на тот случай, если встретятся советские пограничники.
Шли мы так часа два или три. И благополучно добрались до первой железнодорожной станции в американской зоне. Позади здания станции я расплатился с моими проводниками: дал им, кажется, тысячу оккупационных марок, что тогда составляло около 5 американских долларов. Это была первая плата за свободу и, должен сказать, заработанная совершенно честно. В качестве наградных я отдал моим проводникам свой парабеллум, автомат и ручные гранаты, за что они очень благодарили и долго раскланивались. Может быть, они не ожидали, что позади них шагает целый арсенал.
Сел я в поезд. Поехали. Даже не знаю куда. Только подальше от границы. Я так концентрировался на том, как сбежать из советской зоны, что совершенно не думал, что я буду делать в американской зоне. Потеряюсь среди немцев, осмотрюсь, а там видно будет. С этой целью я даже обзавелся немецкой кеннкартой на имя Ральфа Вернера.
Вскоре по поезду стала ходить американская военная полиция: союзники проверяют документы. Показываю я свою кеннкарту - и оказываюсь под арестом. На следующей станции союзники передают меня немецкой полиции. Спрашиваю добродушного немецкого полицейского, в чем дело. А дело в том, что моя чертова кеннкарта, оказывается, из советской зоны, а у них здесь другие кеннкарты. А посему герра Вернера со следующим поездом отправят домой - в советскую зону. Полицейский мне очень сочувствует, но таков приказ американских оккупационных властей: гнать всех немецких беженцев из советской зоны назад. В том числе и герра Вернера.
Видя, что делать нечего, я вынул из другого кармана мое удостоверение личности СВА (СВА - Советская Военная Администрация), где я был изображен в форме советского офицера.
На следующий день я оказался в гостях у союзников: на загородней вилле около Касселя, где было что-то вроде дома отдыха для офицеров американской разведки. После обеда один из них пригласил меня посостязаться в стрельбе из пистолета. Стреляли мы во дворе по чуркам свеженапиленных дров, поставив их на попа. Американский разведчик вытащил из-за пояса куцый револьвер, почти без ствола, какие носят в кинокартинах лихие агенты Эф-Би-Ай. Стрелял он тоже как ковбой в кино - от бедра, не целясь. И, естественно, все время мазал.
Потом он вытянул из кармана кольт 32 калибра и протянул мне. Поскольку я стрелял из нормального пистолета и нормальным образом, то результаты у меня были значительно лучше. Но у меня маленькое подозрение, что после этого американский разведчик пришел к заключению, что я превосходный стрелок и, следовательно, опасный советский агент. В свое оправдание могу только сказать, что стрелять хуже, чем он, было просто невозможно.
Так или иначе, на следующий день меня посадили в джип и отвезли в лагерь Камп-Кинг в Оберурселе, около Франкфурта Это был бывший немецкий концлагерь, в котором американцы теперь держали в основном немецких военных преступников. Над воротами надпись: "Главная Квартира американской контрразведки в Европе".
В этом концлагере я просидел три месяца. В одиночной камере. Так я избрал свободу - и в первый раз в жизни попал за решетку. Вместе с немецкими военными преступниками. Союзник в гостях у союзников!
За все это время у меня было, кажется, только два допроса. Тогда я свободно владел немецким языком, а по-английски только читал, но говорить почти не мог. Потому на первом допросе в качестве русского переводчика была женщина-галичанка в форме американского сержанта. Но она не понимала по-русски, а я не понимал по-галицийски. Что понимал от такого допроса молоденький американский лейтенант? - Не знаю.
Я сидел и думал: "Боже, значит, у них в Главной Квартире американской контрразведки нет ни одного русского переводчика!? На протоколах допроса стоит штамп "Особо секретно". А ведь эта баба не понимает и половины того, что я говорю. И от этого зависит моя жизнь. Какое идиотство!?"
На втором допросе мне дали немецкого переводчика. Это был молоденький еврей в форме американского капрала, который вместо немецкого говорил на идиш. Он не понимал немецкого, а я не понимал идиш. И допрос происходил так:
Вопрос:
- Какое учебное заведение вы окончили?
Я отвечаю по-немецки:
- Политехнише Хохшуле, то есть Политехнический Институт, откуда выпускают инженеров. Переводчик переводит по-английски так:
- Вокейшенал Хай Скул, - что в Америке означает ремесленное училище, куда попадают самые плохие ученики, не способные окончить нормальную среднюю школу.
Из последующих вопросов следователь узнает, что я окончил это училище в 23 года, тогда как самые глупые американцы справляются с этим к 18 годам. Значит, я какой-то суперкретин. И после этого я был ведущим инженером СВА. Что понял следователь от такого допроса? - Не знаю.
Я сидел и думал: "Как же вы допрашиваете ваших немецких военных преступников, если у вас и немецких переводчиков нет? (Кстати, одним из таких переводчиков американской разведки был еврей Генри Киссингер, который потом стал правой рукой Президента Никсона). И эта лавочка - это Главная Квартира американской контрразведки в Европе?!"
В Москве я как-то случайно окончил Военно-Дипломатическую Академию, где тысячи людей изучали все языки мира, вплоть до негритянских наречий Африки. А здесь?..
Чтобы быть объективным, должен сказать, что кормили хорошо. Каждое утро, при подъеме флага, установленный во дворе громкоговоритель играл американский гимн, который я слушал, признаюсь, с величайшим отвращением. Даже теперь, 24 года спустя, когда я слушаю этот гимн, он автоматически напоминает мне лагерь Камп-Кинг.
Одиночная камера. На стенах надписи, оставшиеся от бывших заключенных. На всех языках мира, в том числе и по-русски. Некоторые из них явно предсмертные. За окном, за решеткой, выглядывает пушка американского танка. Потом колючая проволока. За проволокой зеленое поле, по которому спокойно бегают немецкие зайчики. Иногда эти зайчики даже залезают под колючую проволоку и резвятся под моим окном.
А я сижу и думаю: "Эх, почему я не зайчик?" Заключенный под номером М-62. Человек, избравший свободу. На допросе я заявил, что я ушел из СССР по политическим причинам и считаю себя политическим эмигрантом. Но почему меня держат? Почему нет допросов? Ведь мое дело совершенно ясное. Со мной все мои советские документы. Мое имя стоит в протоколах Союзного Контрольного Совета в Берлине, где я работал с американцами и англичанами. У меня много немецких знакомых, которые живут в американском и английском секторах Берлина, и которые годами знают меня и по службе, и лично. И все это очень легко проверить.
Если смотреть с легальной точки зрения, то существует договор о взаимном обмене дезертирами. Но у меня удостоверение о демобилизации из Армии. Со всеми подписями и печатями. И даже пропуск через границу, на денежной бумаге с водяными знаками и с моей фотокарточкой. Только пропуск этот не в ту сторону. Но, так или иначе, договор об обмене дезертирами ко мне не относится.
Но почему же тогда меня держат? Да еще в одиночке. И без допросов. И под штампом "Особо секретно". Может быть, думал я, чтобы просто обменять на американского шпиона, засыпавшегося в советской зоне, наподобие Игоря Штерна? Эх, вы, торговцы живым товаром!
То ли за это время не нашлось никакого подходящего товара для обмена, то ли какая другая причина - не знаю. Так или иначе, через 3 месяца какой-то американский майор безразлично информировал меня, что меня выпускают. Попутно он заметил, что им придется купить для меня новую кеннкарту. На черном рынке. За мой, конечно, счет - из тех денег, которые были отобраны у меня при аресте.
Меня немножко удивило, что у Главной Квартиры американской контрразведки, да еще по всей Европе, не было других возможностей достать человеку документы, как покупая их на черном рынке. Но тогда мне было на все наплевать. Хорошо хоть выпускают.
Ночью, еще до рассвета, какой-то таджик, который еле-еле говорил по-русски, и который, по-видимому, служил в этом лагере шофером, отвез меня на автомашине из Камп-Кинга в Штутгарт. По пути он заехал в какой-то лагерь ДП и взял там клочок бумажки, удостоверяющий, что я, герр Ральф Вернер, человек неопределенной национальности, выписался из лагеря ДП и перехожу жить на частную квартиру, то есть перехожу из американских рук на немецкую экономику. А посему мне должны выдать новые документы. В этом-то и заключался весь трюк с покупкой документов на черном рынке.
С этим клочком бумажки мы пошли в немецкую полицию и мой таджик стал получать для меня новые документы. Но он говорил по-немецки так, что полицейский его не понимал. Тогда я пришел на помощь американской разведке и объяснил полицейскому, что документы нужны не этому таджику, а мне, герру Вернеру. Так я получил новую кеннкарту, разрешение на прописку и продуктовые карточки.
Так победитель избрал судьбу побежденных.
Распрощавшись с таджиком, я сел на скамейку в парке и открыл запечатанный пакет, который таджик сунул мне в последний момент - от имени своего начальства. Там должны быть мои документы и деньги, отобранные при аресте. Но все документы исчезли. Вместе с ними исчезла и половина моих денег - 20.000 оккупационных марок, цена новой кеннкарты.
Работая ведущим инженером СВА, я получал 8.000 марок в месяц на всем готовом. Потому не удивительно, что к моменту избрания "свободы" у меня оказалось около 40.000 оккупационных (и инфляционных) марок.
Немецким проводникам, которые вели меня через границу, я заплатил 1.000 марок. И это был честный гешефт. Но теперь американская разведка взяла с меня за "свободу" 20.000 марок и все профессиональные документы, включая и диплом инженера, который может еще пригодиться мне в будущем. И этот американский бизнес особого восторга во мне не вызывал.
В переводе на американские деньги 20.000 марок были тогда чепухой - что-то около 100 долларов. Но офицеры американской разведки не побрезгали и этим. Однако, для меня, беженца, эта сумма выглядела иначе. Ведь тогда немцы, среди которых мне предстояло жить, получали 400-500 марок в месяц.
Если бы американская разведка обокрала только меня, если бы это была случайность, то я просто плюнул бы и не описывал бы этого так подробно. Но это была не случайность, а система. Так тогда, в 1945-50 годах, поступали почти со всеми советскими людьми, кто "избирал свободу". Позже, будучи председателем Центрального Объединения Послевоенных Эмигрантов из СССР, то есть людей, прошедших подобный путь, я слышал от них много подобных историй.
Американскую разведку официально называют the intelligence arm of the U.S.Government. Но я должен сказать дяде Саму, что эта его рука не столь интеллигентная, как воровливая.
Должен заметить, что воровство или грабеж в Камп-Кинге производились вполне организованно и предусмотрительно. За день до того, как меня выпустили, в мою камеру вошел американский сержант и сунул мне для подписи бумажку, где говорилось, что настоящим я подтверждаю, что я получил назад в целости и сохранности все документы, ценности и вообще все, что было отобрано у меня при аресте.
Поглядев на пустые руки сержанта, я спросил:
- А где же все это?
- Вы получите это завтра, когда вас будут выпускать, - ответил сержант.
После трех месяцев в одиночке, да еще с перспективой выдачи назад - на расстрел, мне не особенно хотелось спорить с сержантом из-за каких-то бумажек. Поэтому я взял и подписал подсунутую сержантом бумажку.
Так американская разведка меня не только обокрала, но еще и получила расписку, что мне все вернули. Может быть, только для этого меня и держали три месяца в одиночке - в качестве психологической подготовки, чтобы запугать человека. Никакой другой логической причины я не вижу.
Пожив несколько дней в Штутгарте, я стал думать, что же мне делать дальше. По Штутгарту тогда еще разгуливали советские офицеры из репатриационной миссии. И герру Вернеру было как-то немножко странно смотреть на эту форму, которую еще недавно носил и он сам.
Мне почему-то вспомнился Союзный Контрольный Совет в Берлине, где я встречался с американцами. Там ясно чувствовалось, кто настоящие победители гитлеровской Германии. Советская сторона вела себя явно бесцеремонно, а американцы явно заискивали. Там они щупали мои пуговицы, погоны и льстиво улыбались. Тогда за моей спиной стояли советские танковые дивизии. Тогда они думали, что я советский, а я думал, что они джентльмены. Теперь советский стал русским, а джентльмены стали жуликами. Конечно, не все, но...
Но у меня еще не выветрилась психология победителя из Контрольного Совета. А что, подумал я, если я просто пойду к американскому консулу в Штутгарте и попрошу у него совета, что мне делать? Ведь в Контрольном Совете американцы лопались от желания со мной поговорить. Но тогда я не мог. А теперь я могу. Ну, вот, давайте поговорим. Ведь вы здесь хозяева. И мне от вас скрывать нечего. Если даже американская разведка и засорена жульем, то уж американские дипломаты должны быть настоящими джентльменами.
Итак, я сижу у консула. На вид - симпатичный джентльмен с брюшком. Но этого джентльмена почему-то больше всего заинтересовало, где и как я получил свою кеннкарту. - В немецкой полиции, - отвечаю я. - Но с помощью американской разведки.
- А вы что-нибудь за это платили?
Вопрос довольно щекотливый и даже немножко провокационный. Если я умолчу, то консул может проверить, и тогда меня спросят: А почему вы это скрываете? Может быть, вы и еще чего-нибудь скрываете?
- И да - и нет, - отвечаю я.
- То есть? - настаивает консул.
- Я-то сам не платил, но у меня взяли.
- Сколько?
- Двадцать тысяч марок.
- Кто? - Американская разведка.
Выяснив этот финансовый вопрос, джентльмен с брюшком сразу потерял ко мне всякий интерес. Может быть, это и правда, что американцы интересуются только деньгами? - подумал я. Прощаясь, консул пообещал, что он что-то сделает.
И, действительно, - уже на следующее утро меня подняла из постели американская военная полиция. Посадили в джип - со всеми вещами - и повезли. Привезли в тот же самый лагерь Камп-Кинг около Франкфурта. Отобрали мою новую кеннкарту и опять заперли в одиночку.
В этой одиночке я просидел еще три месяца. Без единого допроса. Только один раз за все это время в мою камеру зашли, - так, как будто промежду прочим - три джентльмена: полковник, майор и сержант, служивший в качестве переводчика с английского на немецкий, вернее, опять на идиш, где я с трудом понимал только отдельные слова.
Укоризненным тоном полковник сообщил мне, что они хотели мне помочь, но, поскольку вместо благодарности я доставляю им только неприятности - трабл, то теперь они просто не знают, что со мной делать: по-видимому, им просто придется отправить меня назад. После этого, укоризненно качая головами, джентльмены удалились.
Поскольку полковник является, по-видимому, одним из начальников лагеря, думал я, то, значит, это не проделки отдельных офицеров, а система: вся Главная Квартира американской контрразведки в руках гангстеров. И американский консул в Штутгарте тоже не лучше. Все они одна шайка - джентльмены с большой дороги.
Мое личное мнение, конечно, чепуха. Но так думал не только я, но и сотни советских людей, которые избрали свободу и прошли идеологическое перевоспитание в Камп-Кинге.
***
Как-то ночью я проснулся от грохота в одной из соседних камер. Сквозь стены доносился шум борьбы, как будто там кого-то связывают, и громкая матерная ругань... По-русски... Топот и голоса американцев... Потом кого-то тащат по коридору.
Эх, подумал я, значит, кого-то из наших потащили... На выдачу...
После этого мне стало так противно, что из чувства протеста я решил объявить голодную забастовку и утром отказался брать поднос с завтраком. Но сержант поставил поднос на верхнюю койку и запер дверь. Там завтрак стоял до обеда. В обед другой сержант поставил другой поднос, который стоял там до ужина. А ужин стоял на верхней койке до утра. И так каждый день. В течение двенадцати дней.
Если кто подумает, что это танталовы муки, то ничего подобного. Хотя пища все время стояла у меня над головой, есть мне совершенно не хотелось. Потом даже перестаешь пить. Только появляется усталость и сонливость. И все это абсолютно безболезненно. Кто хочет похудеть - может попробовать. Но сначала нужно сесть в камеру смертников.
Наконец, после двенадцати дней голодовки, ко мне в камеру пришел американский майор с трубкой в зубах и спросил, в чем дело. Дело в том, сказал я, что я сам хочу знать - в чем дело? И почему меня здесь держат?
Глядя на трубку в зубах майора, я вспомнил, что я уже несколько дней не курил, и попросил у него закурить. Майор пошарил по карманам, потом заглянул в свою трубку, которая была пуста и даже без пепла, и сообщил, что у него нет ни сигарет, ни табаку. Он сосал пустую трубку. Просто для фасона.
Подражает Шерлоку Холмсу, - подумал я.
Кроме того, с точки зрения фрейдовского психоанализа, который столь популярен в Америке, пустую трубку любят сосать импотенты - чтобы казаться мощными мужчинами. А импотенция частенько связана с садизмом. А садизм в свою очередь частенько связан с патологической жаждой власти над другими людьми. И такими типами кишат все злачные места - Чека, Гестапо или американский концлагерь - где один человек может безнаказанно поиздеваться над другим.
Посасывая свою пустую трубку, майор сквозь зубы процедил, что завтра меня отправляют, и порекомендовал прекратить голодовку, чтобы набраться сил на дорогу.
- А куда меня отправляют? - спросил я.
- Этого я не знаю, - ответил майор.
- А это точно, что завтра?
- Даю вам честное слово американского офицера, - сказал майор, видимо, слегка задетый тем, что я не верю ему с первого слова.
Ну, что ж, подумал я, если завтра отправляют и неизвестно куда, то лучше, действительно, запастись силами на дорогу - чтобы продать свою жизнь подороже.
Не вынимая изо рта своей пустой трубки, майор пожелал мне приятного аппетита и ушел. Но, поскольку забастовка кончалась на довольно туманных условиях, несмотря на двенадцать дней голодовки, аппетита у меня не было. На верхней койке стоял поднос с остывшим обедом. Но я подождал до ужина, когда принесли теплую смену, и только тогда поел. И тоже без аппетита.
Следующий день прошел безо всяких изменений. За ним второй. И третий. Итак, честное слово американского офицера оказалось такой же ложью, как его пустая трубка!
До этого меня, как особо опасного преступника, выводили на прогулку одного. Теперь же я прогуливался в компании эсэсовского генерала и гестаповского полковника. Сначала я стеснялся сказать им, кто я такой. Мне было стыдно не за себя, а за американцев. Когда же я наконец раскрыл свою тайну, мои тюремные коллеги чуть не лопнули от смеха. Они ожидали все что угодно, но не такого абсурда.
Но мне было не до смеха. Что же все-таки делать? Ждать, пока тебя ночью свяжут, как барана, и выдадут назад? А по советским законам бегство за границу официально считается государственной изменой, и за это полагается расстрел. И подобные приговоры я не раз читал в приказах по Штабу СВА.
Из чувства бессильного протеста я решил испробовать самоубийство. Конечно, я вряд ли собирался самоубиваться всерьез. Но когда тебя вскоре могут убить другие, то почему не попробовать это удовольствие сначала самому. Есть хоть то преимущество, что в последний момент можно передумать. В этом пока моя единственная свобода.
После ужина я принялся за дело. Разорвал свою рубашку на полоски, скрутил из них жгуты и смазал их мылом. Потом связал эти жгуты в веревку и сделал на конце петлю. Единственное, куда эту веревку можно было прицепить - это решетка в потолке, за которой была спрятана электрическая лампочка.
В камере уже полутьма. Я уселся на верхнюю койку, привязал веревку к решетке - и посмотрел на потолок. Потом надавил на потолок рукой. Для инженера, изучавшего сопротивление материалов, было ясно, что игра не стоит свеч: моя шея была значительно крепче, чем тонкий фанерный потолок.
Чтобы не заниматься самообманом, я решил сначала проверить потолок. А чтобы не тратить свою шею попусту, я взялся за петлю обеими руками и прыгнул вниз.
Мои расчеты по сопротивлению материалов оказались правильными. Я мягко, как в гимнастическом зале, приземлился на полу. А сверху мне сыпались на голову всякие строительные материалы и осколки электрической лампочки.
Поскольку спать мне еще не хотелось, то я решил испробовать другой метод самоубивания. В темноте я нащупал на полу патрон от электрической лампочки с острыми, как пила, обломками стекла по краям. Усевшись на нижнюю койку, я принялся пилить этим инструментом вены на левой руке. Там, где бьется пульс.
Мне было вовсе не жалко перепилить вены, откуда течет кровь. Крови у меня много. Во время войны я часто давал свою кровь для переливания - просто так, поскольку у меня ее много. Но, как ни странно, мне почему-то было жалко перепилить в темноте сухожилия, которые где-то совсем рядом. Ведь потом, думал я, в случае чего и кулака не сожмешь.
По руке, как говорят писатели, текло что-то теплое и липкое. Пилка с осколками стекла была довольно неудобная и рвала мясо. В конце концов эта скучная процедура мне надоела и захотелось спать. Я лег на койку, опустил руку вниз (пощупал - течет) и заснул.
Потом сквозь сон слышу, как открылась дверь, заскрипели на полу обломки стекла и строительных материалов. По камере метнулся луч карманного фонаря, уперся в лужу крови на полу. Потом в коридоре раздался сигнал тревоги. В общем, ни спать, ни умереть мне не дали: вызвали доктора, перевязали руку, отобрали очки и перевели в другую камеру. Конечно, опять в одиночку. Как полагается для опасных преступников.
На следующий вечер в мою камеру пришел посетитель. В военной форме, с объемистым животиком преуспевающего рантье, с огромным пистолетом на столь же объемистом заду, а на рукаве черная повязка с белым крестом. Я смотрел и недоумевал: что это - пират или доктор? Но оказалось, что это протестантский священник.
Единственное, что я понял, это то, что когда-то и почему-то он тоже самоубивался. Кажется, когда он был миссионером в Африке, а его ученики решили, что его лучше сварить и съесть.
То, что людоеды собирались съесть пастора, в этом была какая-то логика. Пусть и каннибальская, но все-таки логика. Пастор был жирный, и голодным каннибалам была бы от него определенная польза. Но какая польза была американцам от того, что они делали со мной? - Этого я понять не мог.
Ведь тогда я считал себя таким же искренним сторонником Запада, как, скажем, в обратном случае, те американские коммунисты, которые перебегают на советскую сторону. Но если бы советская разведка встречала этих коммунистов так, как меня встретили американцы, то всех этих жуликов и воришек перестреляли бы как собак. Не за воровство, а за вредительство интересам государства. А здесь? Что же это за демократия?
Иногда в камеру приносили обтрепанные книги по-английски. Все это были романы про уголовщину или шпионаж. Я читал и думал: видно, по этим книжкам американские разведчики и учатся как работать.
Но иногда приносили и немецкие газеты. В одной из них я прочел маленькую заметку о советском солдате, который бежал на Запад и потом лежал в американском госпитале в ожидании, пока его выдадут советским властям.
Вряд ли этот солдат попал в госпиталь от расстройства желудка, подумал я. Вероятно, тоже пытался покончить с собой, когда узнал, что его выдают назад.
Дальше в заметке сообщалось, что, когда в госпитале появилась группа американцев в сопровождении советских офицеров, обреченный солдат вырвал у кого-то автомат, перестрелял вокруг себя восемь или девять человек, а потом сам застрелился.
Я аккуратно вырвал эту заметку и засунул ее в карман.
Через несколько дней меня разбудили среди ночи, отвели в душ и сказали побриться. Потом меня посадили в джип в сопровождении двух военных полицейских. У одного из них был пакет с моими бумагами.
На рассвете мы выехали на автостраду, и я прочел дорожный знак: "До Лейпцига столько-то километров". Итак, мы едем к советской границе. Осталось еще четыре часа.
Один солдат сидел за рулем, второй рядом с ним, а меня посадили сзади. Это были простые американские парни с выбритыми розовыми затылками. Чтобы показать свою демократию, они даже предлагали мне жевательную резинку. Потом второй из них заснул, а его крупнокалиберный кольт болтался сзади и соблазнительно постукивал меня по колену.
Взять этот кольт, подумал я, прострелить эти пустые розовые затылки и бежать. Кругом лес и кустарники. Но куда бежать? На Восток мне путь закрыт. А если я убью этих солдат, то мне будет закрыт путь и на Запад.
Джип бойко катился по направлению к советской границе, а я старался в уме предусмотреть все возможности передачи - и как заполучить в руки оружие. Я вспомнил заметку, лежавшую у меня в кармане. Тому солдату повезло, что ему попался в руки автомат. В автомате 72 патрона, а в этом паршивом кольте только 8, и из кольта такого фейерверка не устроишь.
Самое главное - вырвать оружие. Хорошо хоть, что меня не связали, как того искателя свободы, который ма-тершился, когда его тащили ночью по коридорам Камп-Кинга.
Мне даже не особенно хотелось стрелять советчиков. За что? Ведь это могут быть такие же люди, как я сам - рабы системы. А вот перестрелять побольше американцев - это да... Что я вам - жить мешал? Почему вы отдаете меня на убой?
Конечно, эти американские солдаты, что везут меня, не виноваты. А в чем я виноват? Ведь я просто затравленное животное. Эх, вот если бы перестрелять тех лейтенантов, майоров и полковников, которые остались в Камп-Кинге...
А потом бросить автомат, поднять руки и пойти к своим - на расстрел. Но перед расстрелом я попрошу только одну милость: сказать речь перед советскими солдатами и офицерами. Ведь когда-то, школьником, я был первым оратором. А потом, когда вырос, молчал. Совесть мешала. Но теперь я закачу такую речугу, такую речугу, от души, от чистого сердца:
- Товарищи, братцы, бейте американских гадов до последнего патрона! Я сам бы первым пошел, да вот, видите, не получается... Не верьте ни одному американскому слову. Все они воры и лжецы. Я сам это испытал. А ихняя хваленая свобода - вот она, смотрите на меня! Видите!?
Я так разошелся, что перед расстрелом был даже готов вступить в компартию. Так и скажу:
- Товарищи, братцы, теперь мне терять нечего. Так я вам уж всю правду-матку скажу. Да, я увиливал от вступления в компартию, так как считал всех коммунистов идиотами или сволочами. Но теперь я убедился, что американцы еще большие идиоты и сволочи. А раз нет правды на свете, так уж записывайте меня в компартию. Хочу умереть коммунистом!
Да, закачу я им такую пропаганду, какой ни один политрук не выдумает. И все это от чистого сердца. И как это они потом будут расстреливать человека, из которого американцы сделали пламенного коммуниста?
А про себя я думал: И будет меньше одним идиотом, который поверил в свободу... Эх, крылья холопа...
Нечто подобное происходило с советскими солдатами, которые в начале войны сдавались в немецкий плен. Пройдя немецкие лагеря смерти, если эти солдаты снова попадали в Красную Армию, то тогда уж они действительно дрались до последнего патрона.
Тем временем джип подкатил к пограничной станции железной дороги Бебра-Вест. Та самая станция, где полгода тому назад я избрал "свободу", чтобы провести эти полгода в американской тюрьме.
Один из конвоиров взял пакет с моими документами и пошел к американскому военному коменданту. Я сидел и ожидал, что сейчас начнется это... Вместе с американским комендантом выйдет советская стража с автоматами и... Только бы вырвать автомат... Оттянуть скобу, спустить предохранитель и, не спуская палец с курка, бить по американцам...
Через некоторое время конвоир вышел один и сделал мне знак рукой - вылезай. Значит, они решили взять меня там. Я вылез из машины, чтобы идти в комендантуру.
Но конвоир сел за руль и завел мотор, как будто собираясь уезжать. Мне не оставалось ничего другого, как спросить:
- А куда ж мне идти?
- Куда хотите, - ответил солдат, жуя резинку. - Хотите, идите туда, - он махнул рукой в направлении советской стороны. - А не хотите, идите куда хотите...
Солдат лихо развернул джип и дал газ так, что на меня посыпались камушки из-под колес. В точности, как в гангстерских фильмах. И я остался один.
Я оглянулся кругом - не следят ли за мной? Ярко светило солнце, кругом ходили немцы - и никто не обращал на меня никакого внимания. Итак, кажется, я опять свободен. Я сел на камень у входа в вокзал и вытер со лба пот. Внутренне я подготовил себя ко всем возможностям - кроме этой.
Я уже так распрощался с жизнью, что теперь возврат к жизни выбил меня из колеи. Вместо радости или облегчения, я не чувствовал ничего, кроме холодного бешенства. Опять какие-то подлые штучки! Что это за игра в кошки-мышки?
Пограничная станция. Кругом прохаживаются немецкие полицейские и проверяют документы. Тут же снуют и американские МП. Полгода тому назад меня арестовали здесь при проверке документов. Теперь же, чтобы научить меня благодарности и хорошим манерам, джентльмены из Камп-Кинга отобрали у меня даже ту кеннкарту, за которую они взяли у меня 20.000 марок. И теперь у меня не было вообще никаких документов. Если сейчас ко мне подойдет полицейский и спросит документы, то меня опять отправят для выяснения личности в Камп-Кинг, откуда я только что приехал.
Ближайший поезд на Штутгарт отходил только на следующее утро. Поскольку ночевать на вокзале было опасно, то свою первую ночь на свободе я провел по-фронтовому: просто зашел в разрушенный бомбами дом подальше от вокзала, улегся на кучу кирпичей, положил кулак под голову и заснул, разглядывая звездное небо над головой.
Приехав в Штутгарт, я отправился в полицейский участок, где я до этого получал мою кеннкарту, и заявил, что ее у меня украли. Конечно, наученный печальным опытом с американским консулом, на этот раз я уже благоразумно промолчал, что воры, укравшие мою кеннкарту - это Штаб-квартира американской разведки в Европе. Так герр Вернер получил дубликат кеннкарты и начал новую жизнь.
***
Тогда, в 1947 году, полуразрушенная Западная Германия была переполнена миллионами иностранцев-ДП изо всех стран Восточной Европы и миллионами немецких беженцев, выселенных из тех же стран Восточной Европы. Работать по специальности не было никакой возможности. Прочел я как-то в газете, что американцы ищут электрика, чтобы следить за электрическими печами для жарки кукурузы в Пи-Эксе. Подал я заявление, где честно сказал, что до этого я был ведущим инженером в Советской Военной Администрации и руководил десятками крупнейших электрозаводов, работавших на репарации, а посему я надеюсь, что справлюсь и с несколькими электропечками для жарки кукленой кукурузы. Но мне отказали. И даже честно сказали, почему: как политически неблагонадежному.
Черт бы вас подрал, думал я. Я сбежал из Советского Союза, поскольку там меня считали политически неблагонадежным. И тут я тоже политически неблагонадежный!
Чтобы как-то убить время, я написал несколько очерков из жизни в берлинском Кремле, то есть в Главной Квартире СВА, и послал их в редакцию "Посева". Прочитав мои очерки, там решили, что я профессиональный газетный работник, и долго уговаривали меня признаться, где я писал раньше - в "Правде" или в "Известиях" - и под каким именем.
Жил я тогда в чердачной комнатушке в дешевеньком отельчике "Белый Олень" на окраине Штутгарта. На одной кровати спал я, а на другой одноглазый немец-коробейник, который зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил с коробом на шее по окрестным деревням и торговал шнурками, ваксой, нитками и булавками. Пока он ходил, я сидел у маленького чердачного окошка и писал о берлинском Кремле
Осенью я переселился в маленькую каморку у одной русской вдовы Когда вдова убедилась, что я предпочитаю не русскую старуху, а молоденьких немок, начались патриотические осложнения Я сидел и писал свои очерки, а обиженная старуха сидела и писала повсюду доносы, что я советский шпион Потом зять этой старушки выпрыгнул в окно с 5-го этажа и убился. Представляете себе, что это была за старушка?
Зимой моя каморка не отапливалась, и внутри было так же холодно, как на дворе Единственным отоплением были сигареты из черного крестьянского табака-самосада, более крепкого и вонючего, чем махорка Папиросная бумага была слишком большой роскошью для моего бюджета, и я крутил сигареты из "Посева", в котором печатался, и который мне посылали в качестве авторских экземпляров. Так за неделю я выкуривал весь "Посев".
Весь день я сидел и писал - в пальто, в перчатках и со шляпой на голове Правда, иногда приходилось делать перерывы - когда замерзали чернила в чернильнице. Единственным источником дохода были гонорары от "Посева". Тогда в Германии было довольно туго с продовольствием, и иногда я целую неделю питался одной селедкой с водой и хлебом Другую неделю - одним искусственным медом, тоже с водой и хлебом.
Пробовал эмигрировать во Францию - отказали. Пробовал в Австралию - отказали. Как политически неблагонадежному. При этом в третий раз таинственно исчезли все мои документы, включая и дубликат злосчастной кенн-карты. Опытные ДП уверяли меня, что все американские чиновники УНРРА и ИРО, которые заведовали эмиграцией - это международная шантрапа, коммунистические попутчики, советские агенты или просто воры, которые продадут на черном рынке даже свою родную мать, и которые, без сомнения, продали все мои документы и анке-гы, где от меня требовали всю правду, в советскую разведку.
Пришла вторая зима, а я все сидел в своей каморке и писал. Зато на Рождество я получил трогательный подарок. Один из читателей "Посева", зарабатывавший себе на жизнь воровством (честным воровством), стащил где-то пишущую машинку и притащил ее мне в подарок:
- Пишешь ты так, - объяснил он, - что в слезу кидает. А ведь это самое главное, когда за сердце берет. Ведь все мы этот путь прошли. Ну вот и решил я помочь общему делу...
Уходя, он по-солдатски щелкнул каблуками и отдал под козырек фетровой шляпы: - Товарищ бывший командир, ты тут, вижу, голодный и холодный. Так даже мы, воры, не живем. Так ты того, не стесняйся... Если что нужно - только скажи... Мы поможем...
Да, кстати, говоря о воришках. У меня из чемодана пропали фотографии Китти, одной из моих берлинских знакомых. Эти фото я недавно получил по почте Потеряться они не могли. Но кому они нужны? Только какой-то разведке. Но советская разведка, если нужно, возьмет не фото, а живую Китти. Итак, по теории вероятностей, остается только одно - американская разведка, те же самые джентльмены из Камп-Кинга.
Забавно. Пока русские воришки предлагают мне свою помощь, американская разведка шарит у меня по чемоданам. И в это же самое время я уже второй год каждую неделю печатаюсь в "Посеве", который служит одним из главных источников информации для американских экспертов по советским делам Этот эпизод вспомнился мне позже, после очередного провала и публичной порки американской разведки CIA, когда по Вашингтону продавали значки с надписями: "Наша работа такая секретная, что даже мы сами не знаем, что мы делаем".
Говорят, что Америка - страна чудес. Поэтому настоящие русские бест-селлеры пишутся в Америке писателями-призраками. А если кто написал свою книгу сам, то это явление ненормальное.
Нормально русские книги пишутся в Америке так. Вот появилась книга "Тайный мир" Петра Дерябина, бывшего подполковника советской разведки. На обложке честно указано, что она написана со слов Дерябина кем-то другим. Затем появляется следующий боевик - "Записки Пеньковского", которого расстреляли в СССР за шпионаж. И на обложке сообщается, что вместо Пеньковского эту книжку оформил Дерябин. Тот самый Дерябин, который даже свою собственную книгу написать не мог, теперь бойко пишет вместо трупа Пеньковского. Чудеса!
А я, как идиот, сидел два года и писал свою книгу сам. Да еще в таких условиях, что когда я закончил свою работу, то был твердо уверен, что заработал туберкулез.
Будучи сыном доктора-гинеколога, я с юношеских лет любил лазить по медицинским книгам отца. Может быть потому, что это были книги по женским болезням со всякими интересными картинками, столь откровенными, что таких сейчас в Америке даже в порнографических журналах не найдешь. Потом, насмотревшись этих картинок, я считал себя специалистом и, когда у меня что-нибудь болело, любил ставить себе диагноз.
Так и теперь, пойдя на медицинский осмотр, я авторитетно заявил, что у меня должен быть туберкулез. Но доктор покачал головой и сказал, что я здоров как бык. Сначала я очень удивился. Потом я с благодарностью вспомнил своего отца: видно, он недаром был доктором-гинекологом, сделал меня по всем правилам науки и техники.
В 1950 году маятник американской политики качнулся в другую сторону. Из одной крайности в другую. На смену эре Рузвельта пришла эра Мак-Карти. В Америке один за другим шли процессы атомных шпионов. Из Госдепартамента сотнями гнали педерастов. Из правительственных учреждений убирали коммунистических попутчиков. Американская пресса кричала об охоте на ведьм. А в немецких газетах писали, что американский консул в Штутгарте, мой приятель, ото всего этого так разволновался, что умер от разрыва сердца.
Одновременно на советском фронте американцы начали то, что называется психологической войной. В Мюнхене появился Гарвардский проект, занимавшийся всякими психологическими исследованиями, потом радио "Голос Америки", радио "Свобода" и некий Американский Комитет, который так часто менял свое название, что я даже и не знаю, как он сейчас называется.
Все воробушки на крышах Мюнхена чирикали, что за всем этим стоит американская разведка CIA. Потом это довольно ясно подтвердила и сама американская пресса. Американский персонал этого комплекса псих-войны, как ни странно, состоял в основном из чиновников, которых почему-то повыгоняли из Госдепартамента, и которых почему-то подобрало под свои крылышки CIA.
Тогда же в Мюнхене было создано Центральное Объединение Послевоенных Эмигрантов из СССР (ЦОПЭ), которое объединяло всех "новейших", и я стал его председателем. Для психологической войны были нужны "новейшие". Но, благодаря деятельности Камп-Кинга, поток "новейших" почти совершенно прекратился. Чтобы понять, почему это получилось, я и описал так подробно мои собственные похождения в этом Камп-Кинге.
Однажды у меня на квартире появился полный щеголеватый джентльмен в светлом тропическом костюме и в пестрых ботиночках, как у итальянского жиголо. Джентльмен представился, что он тот самый протестантский пастор, которого когда-то чуть не съели людоеды, и который имел удовольствие познакомиться со мною в Камп-Кинге.
Глядя на замаскированного пастора, я подумал: "А в какой разведке ты, дядя, сейчас работаешь?"
Заметив мою кислую физиономию, пастор поспешно уведомил меня, что по поводу Камп-Кинга было назначено специальное правительственное следствие, но когда приехала следственная комиссия, то все документы о деятельности этого лагеря оказались предусмотрительно сожжены. Теперь эта комиссия пытается косвенным путем восстановить то, что там происходило. А поскольку я являюсь председателем организации, представляющей всех советских граждан, бежавших на Запад после войны и, следовательно, прошедших демократическое перевоспитание в Камп-Кинге, то затем пастор ко мне и пришел.
Ну вот, например, маленькая иллюстрация. Один советский педераст громко жаловался, что когда он бежал, то спрятал себе в задницу несколько бриллиантов, но джентльмены из Камп-Кинга их даже там нашли и украли. Потом этот Остап Бендер №2 работал радио-полковником на радио "Свобода". И по сей день работает - вот уже 20 лет.
Добавлю еще несколько деталей из моего собственного опыта. Помимо советских документов и немецких марок, о которых я уже упоминал, джентльмены из Камп-Кинга украли у меня следующие мелочи:
1. При демобилизации из армии я получил за выслугу лет 5 000 рублей. А обменять их на марки у меня уже не было времени. Американцы прикарманили и эти 5.000 рублей. Новенькие, хрустящие, прямо из Госбанка. Зачем они понадобились американским разведчикам? Как сувениры? Или для шпионажа?
2. Будучи ведущим инженером, я имел право ходить и в военной форме, и в гражданском костюме. Ну и купил я себе золотую с жемчужиной булавку для галстука. Американцы и эту булавку украли. Видимо, чтобы отучить меня от буржуазных замашек.
3. Купил я у немцев на черном рынке американскую самопишущую ручку Паркер. В Камп-Кинге у меня ее стащили американцы.
4. Ну и был у меня еще дешевый портсигар из желтого металла и черной эмали. Американцы, видимо, приняли его за золотой и тоже прикарманили.
Мне-то на все эти мелочи наплевать. Но если уж рассказывают анекдоты, как русские воровали у немцев часы, то почему не рассказать, как американцы воровали у русских. А некоторым, как, например, Остапу Бендеру №2, даже в зад заглядывали.
Все это происходило под развевающимся по ветру флагом Соединенных Штатов. И, чтобы люди не ошибались, где они находятся, по громкоговорителям играли американский национальный гимн.
Теперь же "Голос Америки" и радио "Свобода" выбрасывали на воздух миллионы долларов, пытаясь побудить советских солдат и офицеров, стационированных в Восточной Германии, избирать американскую свободу. Разведке требовались языки, но перебежчиков не было.
Советская пропаганда полностью использовала деятельность Камп-Кинга. В советских войсках постоянно зачитывали приказы о расстреле советских солдат и офицеров, которые бежали к американцам - и были выданы назад. Конечно, это отбивало охоту избирать свободу в таких условиях.
Но американцы народ практичный. Чтобы повысить приток перебежчиков, американская разведка в порядке психологической войны создала в Берлине специальный батальон из проституток, чтобы переманивать на Запад советских офицеров. Дело поставили на широкую ногу и проституткам платили по твердому прейскуранту: за лейтенанта 20.000 марок, за капитана - 25.000, а за майора и все 30.000 марок. Причем не оккупационных и инфляционных, а новых и твердых марок.
Я сел и быстренько подвел баланс. Когда-то бравые американские разведчики обокрали меня на сумму что-то около 100 долларов. И в результате этого теперь за такого человека проституткам платят 7500 долларов!? Так американские налогоплательщики расплачиваются теперь за мелких воришек из Камп-Кинга.
Затем в порядке психологической войны на помощь проституткам женского пола добавили еще батальон проституток мужского пола, то есть из немецких педерастов, которые вынюхивали себе подобных среди советских солдат и офицеров - и переманивали их на Запад.
Конечно, все эти спецпроекты психологической войны были настолько засекречены, что о них не знал даже я, председатель ЦОПЭ. Но так как потом эти люди попадали ко мне, то я видел результаты. Все это можно понять, только оглядываясь назад.
А результаты были таковы. Шутки с любовью кончались плохо. Люди, которых переманивали на Запад при помощи проституток, женщин или мужчин, вскоре догадывались, что их обманули, чувствовали себя как рыба, выброшенная на песок, спивались, опускались на социальное дно и, в конечном результате, как последняя форма бессильного протеста, уходили назад в СССР - на верный расстрел.
Когда они приходили, о них до небес кричали "Голос Америки" и радио "Свобода", что они "избрали свободу". Когда они уходили назад - гробовое молчание. Как в хорошем похоронном бюро. Или, чтобы замести следы, распустят грязный слушок. Свобода обернулась для них крыльями холопа, который взлетает на искусственных крыльях - и падает.
Итак, если раньше американская разведка обворовывала советских перебежчиков и отправляла их назад - на расстрел, то теперь они уходили на расстрел сами. Уходя, они открыто говорили:
- Американцы? - Да они же все проститутки. Пусть нас лучше свои расстреляют!
***
Тем временем мой "Берлинский Кремль" вышел в переводе на немецкий язык. Однажды я получил от одного из читателей письмо на 12-ти страницах. Это был немецкий полковник, кавалер рыцарского железного креста, высшей награды немецкой армии. Полковник потерял ногу на русском фронте и провел 7 лет в советском плену. Теперь, вернувшись в Германию и прочитав мой "Кремль", он хотел пожать мне руку за эту книгу - как офицер офицеру.
Немецкий полковник привез с собой из русского плена самодельную деревянную ложку, которую ему подарили его русские друзья по концлагерю, и простую русскую икону, которую ему подарила советская колхозница. Теперь этот человек понимал проблемы коммунизма и русского народа гораздо лучше, чем большинство западных экспертов по советским делам.
Как-то я получил письмо такого содержания:
"Дорогой герр Климов! В дни победы и поражения Вы, победитель, нашли в Вашем "Берлинском Кремле" слова сочувствия и добра для нас, женщин и детей побежденной Германии. В благодарность посылаю Вам этот медальон, который освящен, и пусть он хранит Вас". Эдит Нейгебауер.
К письму был приложен католический медальон с изображением Мадонны и с цепочкой, чтобы носить его на шее.
Через несколько месяцев я поехал на машине в длинную служебную командировку. По пути произошла авария. Шофер был убит на месте. А я, хотя и сидел рядом с шофером, на месте смертников, но остался жив.
Когда я очнулся в госпитале, то увидел, что на груди у меня висит этот медальон. Никогда, ни до, ни после, я этого медальона не надевал. А в эту поездку почему-то надел. Хотя я человек и не суеверный, но...
Вообще, с немцами у меня все шло очень гладко. Я даже без особого труда прошел процедуру денацификации, которую проходили все жители Германии, чтобы выловить всех бывших нацистов, гестаповцев, эсэсовцев и так далее. В анкете я просто написал, что в то время я служил в Красной Армии и получил официальное удостоверение о денацификации. Со всеми штемпелями, подписями и печатями.
Однако, несмотря на удостоверение о денацификации, мне опять отказали в эмиграции в Америку. И даже несмотря на то, что я был начальником ЦОПЭ, о котором все воробушки на крышах Мюнхена чирикали, что это спецпроект американской разведки Си-Ай-Эй.
Видимо, воришки из Камп-Кинга дали обо мне плохую рекомендацию, думал я. А у Си-Ай-Эй работа такая секретная, что они сами не знают, что они делают.
Постепенно психологическая война вступила в 3-ю фазу. Эта 3-я фаза базировалась в основном на так называемом Гарвардском проекте, который производился в Мюнхене в 1949-50 годах, и где я тоже немножко работал. Этот Гарвардский проект базировался в основном на таинственном "комплексе Ленина", то есть, как объясняли позже специалисты, на комплексе латентной гомосексуальности Ленина.
Что это такое? Объяснить это довольно трудно. Но в принципе, с клинической точки зрения, это вырождение или дегенерация, которая складывается из психических болезней и половых извращений. Это трупный яд рода человеческого, который погубил античную Грецию, древний Рим, и который очень способствовал революции в России. Так что лекарство это довольно сильное. А с точки зрения религии это то самое, что в Библии называется дьяволом и князем мира сего.
Ведь русские эмигранты давно твердят: "Против большевиков - хоть с дьяволом!". Ну вот, практичные американцы и взяли себе в союзники этого самого дьявола.
Конечно, столь необычный союз был так тщательно засекречен, что об этом не знал даже председатель ЦОПЭ. Все это можно понять, только оглядываясь назад.
Хотя тогда я еще не знал всех секретиков Гарвардского проекта, но зато об этом с самого начала прекрасно знала советская разведка. И принимала свои меры. Так что нет никаких оснований молчать об этом. Зачем ложный стыд?
Вполне естественно, что для столь специфической задачи, как союз с дьяволом, нужен соответствующий персонал. Ну вот, например, был у меня в ЦОПЭ очень милый комиссар из Си-Ай-Эй, настоящий чародей. Но потом выяснилось, что вместо своей жены этот комиссар предпочитает своего секретаря.
Знаете, некоторые используют свою секретаршу, а некоторые предпочитают секретаря. Говорят, что от этого-то секрета и произошло слово секретарь. А с точки зрения Гарвардского проекта это одна из разновидностей "комплекса Ленина".
Или вот еще пример. Ухаживал я за одной очаровательной барышней из "Голоса Америки". Но потом оказалось, что эта милая барышня ухаживает за своими подругами, что она, извините за выражение, лесбиянка. Да кроме того еще и садистка, какие в свое время работали в Чека, и которых в доброе старое время просто жгли на кострах, называя их ведьмами. А с точки зрения гарвардских профессоров это комплекс жены Ленина.
Конечно, я не могу сказать, что все работники Американского Комитета, радио "Свобода", "Голоса Америки" и прочих смежных органов псих-войны были вооружены этим комплексом Ленина. Но я могу гарантировать, что почти все, кого я там знал, имели этот орден Ленина. А знал я там многих.
Гарвардский проект был своего рода инсценировкой "Бесов" Достоевского в постановке американской разведки. Таким образом я работал в окружении дегенератов и выродков, половина которых по статистике душевнобольные. Потому во время Великой Чистки 30-х годов Сталин уничтожал подобных ленинцев, называя их бешеными собаками, Гитлер гнал их в газовые камеры и концлагеря, а в доброе старое время их жгли на кострах, называя их ведьмами и колдунами. Чтобы никому не было обидно, можно добавить, что Сталин и Гитлер сами были точно такими же дегенератами.
В общем, в таком окружении работа у меня была веселенькая и скучать мне не приходилось.
Некоторые называли Американский Комитет "Комитетом спасения России от большевиков - при помощи троцкистов и меньшевиков"! Почему? Да очень просто. Ведь первый постулат марксизма - это единство и борьба противоположностей. Вот хитроумные американцы и решили сделать большевикам прививку против бешенства, составленную из ядовитой слюны троцкистов, меньшевиков и эсеров.
Но штука эта чрезвычайно запутанная. Например, для этого нужно знать философию чертоискателя Бердяева, который проповедовал союз сатаны и антихриста и в результате царство князя мира сего. А если я объясню это, то поднимется такой вой, словно наступили на хвост и сатане и антихристу.
Что же представляют из себя "бесы" Гарвардского проекта на практике? С точки зрения социологии это "орден Ленина". С точки зрения психологии - это фрейдовский "ротовой эротизм". А с точки зрения русского языка это не люди, а непечатные ругательства.
Эти "орденоносцы" делают буквально то, что говорится в, казалось бы, бессмысленных непечатных ругательствах. Эта тайна создает из них своего рода тайную партию, имя которой легион, что в Библии называется князем мира сего. А за всем этим притаились "бесы", то есть душевные болезни.
Задачей этих бесов было мутить по радио или через печать таких же бесов в Советском Союзе - или переманивать их на Запад. Сначала это делали при помощи немецких проституток обоего пола. А потом пустили в ход радио-проституток.
Поскольку эти "избравшие свободу" потом попадали ко мне в ЦОПЭ, то я видел результаты всего этого. Если раньше американская разведка обворовывала советских перебежчиков и отправляла их назад на расстрел, то теперь они уходили на расстрел сами. Другие кончали жизнь самоубийством. Третьи попадали в психиатрические клиники или в изоляторы для алкоголиков. А еще несколько человек, молоденькие советские солдаты, потрясенные всем этим, ушли в монастырь.
И для этих людей свобода обернулась крыльями холопа. который пытается взлететь на искусственных крыльях - и падает.
***
Постепенно психологическая война все больше превращалась в войну психов. И на месте председателя ЦОПЭ должен был бы сидеть врач-психиатр. Но поскольку я не был ни психом, ни психиатром, и поскольку комплекса Ленина у меня не было, то в 1955 году я просто умыл руки и уехал в Америку.
Поскольку я был председателем ЦОПЭ, лицом, так сказать, выборным, то по демократическим правилам мне полагается отчитаться перед моими избирателями. Ну, вот я и отчитываюсь.
Оглядываясь назад, победные реляции радио "Голос Америки" и "Свобода", где сообщалось о "избравших свободу", теперь выглядят как реклама похоронного бюро. Откровенно говоря, если советский комитет "За возвращение на родину" называли комитетом-ловушкой, то не меньшей ловушкой является и Американский Комитет со своим радио "Свобода". Это свобода не простая, а специальная, построенная по рецептам чертоискателя Бердяева, где, как в 69, переплелись доброе зло и злое добро, и где ничто ничтожит. Потому некоторые специалисты и говорят, что это 69 способов быть несчастным.
Некоторым торговцам человеческими душами это может не понравиться. Но я скажу одно: мне душа здоровая ближе, чем душа больная. И мне душа живая дороже, чем душа мертвая. А вы торгуете душами больными или мертвыми.
Таковы результаты американской псих-войны на русском фронте с 1945 по 1955 годы. В связи с этим уместно напомнить о прекрасной книге Ариадны Делианич "Вольфсберг - 373 (эту книгу можно выписать из редакций газет "Русская жизнь" и "Россия" или у книготорговцев.), где описывается, как после капитуляции Германии английская разведка фильтровала русских антикоммунистов. Здесь напрашивается много параллелей. И там, и там результаты довольно печальные.
Кстати, 3-я фаза псих-войны, которую я описал выше, продолжается и по сей день. Американцы всеми методами псих-войны, через радио и печать, подбивают советских психов с "орденом Ленина" на бунт. А советское КГБ, прекрасно зная все тайны и тайнишки Гарвардского проекта, преспокойно сажает этих "ленинцев" в психбольни-цы, которые сами психи довольно остроумно окрестили "дурдомами".
На профессиональном жаргоне КГБ, в полном соответствии с Гарвардским проектом, этих психов классифицируют по Фрейду так: типа ХС, типа ПЛ, типа ВРЕ, типа ГЕ и так далее. Эти новые советские сокращения - просто сокращенные непечатные ругательства. Сидят эти жертвы американской псих-войны в "дурдомах" и распевают армянские частушки:
Эх, политика-малытика... Гдэ же ты мой болная голава?!
А западные дегенераты, тоже типа ХС, ПЛ или ВРЕ, имя которым легион, прекрасно знают, что в "дурдома" сажают их собратьев - и визжат об этом до самых небес. Вот вам и квинтэссенция псих-войны за последние двадцать лет.
Потому философы и говорят, что дьявол опасен только тогда, когда вы его не видите. А когда вы его увидите, он становится смешным и жалким. И еще философы говорят, что дьявол - плохой союзник.
Кормит этих психов американская разведка, а доит их советская разведка. А когда нужно, их прихлопнут, как синих мух Тарсиса. Синие мухи - трупные мухи. И они разносят трупный яд.
Кстати, пока начальник американской разведки Аллен Даллес сидел и командовал псих-войной, его сын в это время сидел в сумасшедшем доме.
В Главной Квартире Центральной разведки США около Вашингтона на фасаде стоит библейское изречение: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Иоанн. 8:32). В Библии этим подразумевается вовсе не американская свобода, а свобода от греха. Хорошо, вот я и скажу вам одну из таких безгрешных истин:
Откровенно говоря, если бы Император Николай 2-й в свое время делал то, что сегодня делает КГБ, то есть сажал бы Лениных, корейских, Троцких и им подобных в "дурдо-ма", то не было бы в России ни революции, ни советской власти. Тогда и Америке было бы спокойнее. Но тогда Америка делала то же самое, что она делает теперь.
Говоря о пациентах советских "дурдомов", в большинстве случаев вы увидите то самое, что философ-чертоис-катель Бердяев окрестил союзом сатаны и антихриста, который обещает царство князя мира сего. Надо признать, что старый чертоискатель Бердяев был вовсе не дурак.
И гарвардские профессора со своим "комплексом Ленина" тоже не дураки. И советская тайная полиция со своими "дурдомами" тоже не дура. В дураках остаются только те люди, которые не знают всего этого. Но попробуйте сказать это...
Говорят, что голая правда иногда нелицеприятна. Как, например, голые бесы псих-войны. Но еще говорят, что не в силе Бог, а в правде. Нью-Йорк. 20 декабря 1971 г.