1.
"Идите вниз и ждите меня в машине", - говорит генерал, когда я являюсь по его вызову. Кивком головы он дает понять, что больше приказаний не будет.
У генерала манера никогда не говорить куда мы едем. С одинаковым успехом мы можем поехать в Контрольный Совет или на аэродром, а оттуда в Москву или в Париж. То-ли он считает, что подчиненные должны налету угадывать его мысли, то-ли по примеру более великих людей засекречивает свою трассу во избежание покушений. Это не мешает ему позже рычать на своих спутников, почему они не подготовились к поездке, не собрали необходимые материалы, и вообще зачем они с ним едут.
До войны генерал Шабалин был первым Секретарем Обкома ВКП(б) по Свердловской Области. Во время войны он был членом Военного Совета и Командующим Тыла Волховского Фронта - глаза и уши Партии в армейском аппарате. Такие партийные генералы никогда не участвуют в планировании или выполнении непосредственных боевых операций, но без их подписи ни один приказ не является правомочным.
В машине уже сидит майор Кузнецов.
"Куда мы едем?" - спрашиваю я.
"Куда-нибудь", - отвечает адъютант беспечно. Он уже привык к манерам генерала и не ломает себе голову над целью поездки.
Выехав на автостраду, наш "Адмирал" берет курс на Дрезден. Спидометр поднимается до девяноста километров, но ощущение скорости теряется в бетоне автострады. Как это ни странно, но автострады Германии не сразу получили признание со стороны русских. По каким-то причинам мы избегали пользоваться ими в первые месяцы после капитуляции. Позже можно было слышать об автострадах следующие слова: "Это лучший памятник, который Гитлер оставил после себя".
В Дрездене наш "Адмирал" "останавливается около отеля "Белый Олень", вокруг которого раскинулось целое море автомашин с красными флажками на радиаторах. Кругом сильная вооруженная охрана с автоматами. На ступеньках здания стоит группа генералов. Среди них выделяется дважды Герой Советского Союза генерал-полковник танковых войск Богданов - военный губернатор Федеральной Земли Саксония.
Сегодня сюда созваны все военные коменданты Саксонии для отчета перед Командованием СВА в Дрездене и Берлине. В СВА поступила масса жалоб и обвинительного материала о работе местных комендатур. После капитуляции коменданты не получали никаких инструкций и проводили такую политику, какая кому в голову приходила. Большинство из них - малограмотные офицеры, поднявшиеся на поверхность за годы войны и абсолютно не соответствующие задачам оккупационной политики мирного времени.
Пока конференция еще не началась, генерал Шабалин удаляется вместе с генералом Богдановым, предварительно шепнув что-то на ухо адъютанту. Майор Кузнецов тянет меня с собой: "Пойдем выбирать машину."
"Какую машину?" - удивленно спрашиваю я.
"Для генерала", - коротко отвечает тот, - "Сейчас увидишь, как это делается. Пойдем!"
С видом праздных автолюбителей мы проходим между рядами автомашин, на которых коменданты саксонских городов приехали на совещание. Заполучив в свои руки город и став его полновластным хозяином, комендант первым делом реквизовал для себя лучшую в городе автомашину. Теперь перед нашими глазами выставка наилучших моделей германской автопромышленности, начиная от немного консервативных "Майбахов" и кончая последними новинками Мерседес-Бенца. Хозяева автомашин были уже в "Белом Олене". В машинах сидели только шоферы-солдаты.
Майор Кузнецов неторопливо рассматривает автомашины. Он постукивает носком сапога по шинам; нажимая на задок, пробует мягкость рессор; даже заглядывает на счетчик километров, чтобы удостовериться, сколько километров данная машина уже пробежала. Наконец майор останавливает свой выбор на открытом "Хорьхе".
"Чья это машина?" - обращается он к солдату, развалившемуся за рулем.
"Подполковника Захарова", - отвечает солдат таким тоном, как будто это имя должно быть известно всему миру. Он не затрудняется поприветствовать нас - шоферы быстро перенимают привычки своих хозяев.
"Неплохая машинка", - констатирует Кузнецов. Он проводит пальцем по кнопкам управления, еще раз окидывает взглядом машину и говорит: - "Скажи своему подполковнику, чтобы он отослал эту машину в Карлсхорст для генерала Шабалина".
Солдат смотрит искоса на майора. В его глазах видна досада - подполковник посадил его охранять машину, а ее хотят утащить среди бела дня. Но солдат не удивляется, а только с некоторым сомнением спрашивает: "А кто такой генерал Шабалин?"
"После конференции твой подполковник будет хорошо знать, кто он такой", - отвечает майор, - "А ты доложи подполковнику чтобы он наложил на тебя взыскание за неотдачу приветствия адъютанту генерала Шабалина".
Всякого рода трофеи распределяются строго по чинам и должностям: для солдат - часы и прочие побрякушки, для младших офицеров - аккордеоны, для старших офицеров... Классификация сложная, но очень строго соблюдаемая. Если какому-либо лейтенанту судьба сыграла в руки двустволку "три кольца" да еще "с короной", то это для лейтенанта наперед проигранное дело. Не мытьем, так катаньем, а все равно двустволка попадет в чемодан к майору. Да и у майора недолго задержится, если он не сумеет ее хорошо запрятать. В особенности строго этот порядок владения трофеями распространяется на автомашины. Машину не так легко запрятать - в чемодан не влезет.
Исходя из этого, шофер подполковника не удивляется, а только осведомляется, кто такой генерал Шабалин - соответствует ли приказ "регламенту" или нет.
Коменданты Саксонии, в ослеплении своей властью на местах допустили тактическую ошибку, показав на глаза старшему начальству такое обилие соблазнительных автомашин. За такую неосторожность они поплатились половиной автомашин, которые парковались перед "Белым Оленем" и имели несчастье понравиться генералам. Когда спустя несколько месяцев была созвана вторая подобная конференция, многие коменданты, памятуя прошлый урок, съехались к "Белому Оленю" чуть ли не на телегах. Конечно, они снова обзавелись хорошими автомашинами, но на этот раз благоразумно оставили их дома.
Вскоре в конференц-зале отеля начинается совещание. На совещание приглашено около трехсот человек офицеров. Присутствуют только коменданты в чине майора и выше. В зале также несколько генералов - коменданты Дрездена, Лейпцига и других крупных городов Саксонии. Они тоже приглашены для обмена опытом и сидят довольно смирно на своих стульях. В президиуме за столом, покрытым красным сукном, расположилось командование СВА. В центре президиума - генерал Шабалин, как представитель высшей власти из Карлсхорста. Комендантам не долго приходится ждать. Генерал Богданов открывает совещание и объявляет, что до ушей СВА дошли факты некоторых искривлений и искажений в работе местных комендатур. Он предлагает присутствующим поделиться "своим опытом" и подвергнуть беспощадной критике недостатки в работе комендатур. При этом он дает понять, что СВА известно гораздо больше чем многие предполагают; будет лучше, если присутствующие сами вскроют имеющиеся язвы, не дожидаясь вмешательства СВА. Иными словами - если кто чувствует за собой грешок, то пусть постарается вскрыть побольше грехов у своего соседа и замазать этим свои собственные.
Первым с места поднимается подполковник.
"Конечно, в работе военных комендатур есть некоторые недочеты которые нужно отнести главным образом за счет отсутствия контроля сверху", - говорит он - "Военные комендатуры предоставлены сами себе и это ведет к...".
Взявший на себя миссию самобичевания подполковник начинает свое выступление довольно неуверенно. Он окидывает взором ряды своих коллег, как бы ища от них поддержки. Те потупили глаза и внимательно изучают носки собственных сапог. Генерал Богданов выжидательно играет карандашом по красному сукну.
"Многие военные коменданты забыли свои обязанности, некоторые из них морально разложились и обуржуазились. Моральная чистота советского офицера для этих людей стала... э-э-э." Подполковник чувствует, что залез слишком далеко в область высокой морали и решает перейти ближе к делу: "Возьмем к примеру майора... майора, который начальником комендатуры в городе Н."
Генерал Богданов перебивает: "Можно без псевдонимов. Тут все люди свои".
"Ну, значит, возьмем к примеру майора Астафьева," - поправляется подполковник. - "После того, как он был назначен комендантом в Н., человек явно разложился. Недалеко от города находится княжеский замок, где жили разные бароны. Теперь майор Астафьев устроил там свою резиденцию. Живет он там так, как царские бояре да дворяне не живали. Надо сказать - не жизнь, а малина".
В словах подполковника проскальзывает налет зависти. Видимо, он не раз пировал в сказочном замке со своим коллегой Астафьевым, но потом они что-то не поделили и подполковник решил вспомнить о морали. Я смотрю по залу в надежде обнаружить майора с дворянскими наклонностями. К моему удивлению почти все майоры, присутствующие в зале, опустили свои глаза с подозрительной стыдливостью.
"Ну, так вот, - майор Астафьев явно разложился. Он держит в замке больше прислуги, чем покойный граф. Каждое утро, когда майор Астафьев изволят продрать глаза, то не помнят, где они находятся. Пока не выглушат полведра огуречного рассола. Это, чтобы опохмелиться после ночной пьянки. Потом майор Астафьев, как подлинный барин, вытягивает свои ножки. Одна немка одевает чулок на левую ногу, другая - на правую. Третья держит наготове шелковый халат. Штаны он тоже без посторонней помощи надеть не в состоянии".
В зале заметное оживление и смех. Образ жизни бравого майора явно импонирует слушателям.
"Но это только цветочки, а ягодки еще впереди," - восклицает оратор, - "Сожительство с немками возведено у майора Астафьева в систему. Он имеет специальную команду, которая только тем и занимается, что ловит для него женщин по всему району. Пойманных держат несколько дней в погребе комендатуры, после чего они попадают в постель майора".
Я замечаю неподалеку одного майора, который закусив язык, старательно пишет что-то на разбросанных перед ним листках бумаги. По-видимому это и есть майор Астафьев. Конечно, он пишет не оправдательный материал, а обвинительный. Только уже по адресу подполковника.
"Часто дело доходит до явного самодурства." - продолжает подполковник, - "Недавно коменданту Астафьеву после очередной пьянки захотелось ухи. Недолго думая, он приказал открыть шлюзы искусственного пруда около замка и наловить ему таким образом рыбы. Пара рыбешек попала майору на уху, а несколько сот центнеров рыбы погибло. Разве это не возмутительные факты, товарищи офицеры?".
Его слова вызывают в зале скорее веселость, чем возмущение. Каждый вспоминает подобные случаи из собственной практики и делится впечатлениями с соседом.
"Случай майора Астафьева", - заканчивает подполковник, - "интересен для нас тем, что это показательное явление. Во многих комендатурах мы имеем положение, немногим отличающееся от случая майора Астафьева. Дальше такое положение вещей не может быть терпимо. Наша задача здесь - вскрыть и заклеймить подобные позорные явления, призвать к порядку распоясавшихся самодуров, напомнить им о существовании пролетарской законности".
На лицах присутствующих веселое оживление сменяется целомудренным молчанием, глаза снова начинают изучать носки собственных сапог. Дело принимает неприятный оборот, когда речь заходит об ответственности. Теперь война окончена и коменданты по опыту знают советские законы.
Советское правосудие, исходя из догмы психологического воспитания коллектива, часто применяет практику "козлов отпущения", на которых искупаются все грехи коллектива и где закон применяется с усиленной строгостью для острастки других.
Советские законы смотрят на мелкие нарушения сквозь пальцы. Не тянуть же человека под суд из-за каждого выбитого зуба или разбитого стекла - есть более важные дела, например дать человеку десять лет за сбор социалистических колосков в поле или пять лет за кусок украденного на фабрике социалистического сахара. Зубы и стекла - это пока частная собственность и социалистическим законом они не охраняются. Чувство законности теряется. Когда этот процесс принимает угрожающие размеры, то начинаются поиски козлов отпущения. Попасть в такие "козлы" - это очень неприятная вещь. Можно безнаказанно творить многое, а потом поплатиться головой буквально за пустяк.
Если только командование СВА под предлогом невинной самокритики уже решило провести соответствующие оздоровительные мероприятия - то дело плохо. Значит скоро запахнет жареным - несколько комендантов попадут под Военный Трибунал. На кого падет жребий? Атмосфера в зале делается напряженной, чувствуется нервозность.
Расчет генерала Богданова оказался правильным. После вступительной речи подполковника, которая вполне возможно была вызвана предварительным собеседованием в СВА, начинается ожесточенное бичевание. Коменданты усердно поливают грязью друг друга, а секретари стенографируют все сказанное. Очередь доходит до генералов - комендантов Дрездена и Лейпцига. Картина интересная. Не часто увидишь генерала, стоящего с видом школьника посреди обширной аудитории и отчитывающегося в своих грехах. Иногда генерал - комендант вспоминает о своих генеральских погонах и пытается оправдываться. Тогда голос из президиума насмешливо подстегивает: "Не стесняйтесь, генерал. Здесь все свои люди."
Психология массы, воспитанной в повиновении. Если сверху приказание каяться, то каются все. У кого нет грехов в прошлом, тот кается в грехах будущих. Коменданты хором вскрывают свои "недочеты" и клянутся в дальнейшем быть пай-мальчиками и слушаться папы. Папа в Кремле всегда прав.
Из зала поднимается фигура и обращается к президиуму: "Разрешите вопрос, товарищ генерал? Это несколько не относится к теме, но я хотел бы посоветоваться".
"Ну, давайте что у Вас на сердце," - дружелюбно поощряет генерал Богданов. Наверное очередное покаяние, а покаяния генерал слушает охотно.
"Моя комендатура расположена у самой чешской границы", - начинает комендант, - "Каждый день мне гонят через границу толпы голых людей. Я их пока сажу в подвал. Нельзя же, чтобы они в таком виде по улицам бегали, а одеть мне их не во что".
В зале слышится смех. Генерал Богданов спрашивает: "Как это так - голых?".
"Очень просто," - отвечает незадачливый комендант, - "Абсолютно голых. В чем мать родила. Даже смотреть стыдно".
"Ничего не пойму," - переглядывается генерал с другими членами президиума, - "Объясните подробней. Откуда эти голые люди?".
Комендант объясняет: "Немцы из Чехословакии. Их чехи раздевают на границе догола, а потом гонят в таком виде ко мне через границу. Говорят: "Вы сюда голые пришли, голые и возвращайтесь". Судетские немцы. Их по Потсдамскому Договору переселяют в Германию. Для чехов это шутка, а для меня - проблема. Во что я должен одевать этих людей, когда мои собственные солдаты не имеют обмундирования."
Другой комендант спрашивает: "У меня в городе банк. Вместе с директором банка я осмотрел частные сейфы в подвалах. Полно золотых вещей, бриллиантов - целые горы ценностей. Я приказал пока опечатать все. Что с этим делать дальше?" Третьему доставляет беспокойство немецкая танковая дивизия, расквартировавшаяся во дворе комендатуры.
Характерно - никто из комендантов не жалуется, что у него возникли какие-либо трудности с немцами. Ни диверсий, ни беспорядков. Гораздо больше хлопот со своими собственными людьми.
"Оккупационный аппарат должен быть на высоте задач оккупационной политики. Нужно свято беречь престиж нашей армии и нашего государства в глазах оккупированной страны. Комендатуры - это первое звено нашего контакта с германским населением," - обращается генерал Богданов к присутствующим.
"И в этом показном лице нашего государства собраны все отбросы армии. Пока мало считаются с общественным мнением побежденной страны, но потом это даст себя почувствовать", - думаю я в ответ словам генерала.
После окончания совещания для участников устраивается банкет. Майор Кузнецов, я и еще один офицер из дрезденского СВА занимаем столик в оконной нише.
Когда-то отель "Белый Олень" был излюбленным местом для курортных гостей и иностранных туристов. Из окна видна подернутая легким туманом Эльба, разрезающая Дрезден на две части. "Белый Олень" лежит на высоте птичьего полета. Отсюда мало заметны разрушения, нанесенные городу войной. Панорама у наших ног дышит покоем и древней культурой. Дрезден красив, несмотря на то, что половина его лежит в развалинах. В нем много подлинного благородства другой Германии, о которой мы сегодня забываем под свежими впечатлениями последних лет. Бесстрастные кельнеры с физиономиями университетских профессоров бесшумно скользят по залу. Мальчуганы в белых жилетах лавируют между столами, деловито размахивая салфетками и повинуясь безмолвным взглядам величественного обера. В своих детских грезах они наверно мечтают когда-нибудь стать на его место, с гордостью носить черный фрак и командовать залом. Профессия кельнера возведена в Европе на высоту искусства. В Советском Союзе это считается презренной для мужчины профессией. Забавный контраст: в пролетарском государстве профессия пролетария стала презренным занятием. А без кельнеров не обойтись даже и при коммунизме. Разница только та, что поскольку у нас это считается собачьим занятием, то советские кельнера и ведут себя как собаки.
Наши уши ласкает знакомая мелодия. "Синий платочек"! Я любил слушать эту простую песенку с московских эстрад, на аккордеоне в руках солдата, в безыскусном исполнении девушек в серых шинелях. Сегодня она звучит символично в исполнении немецкой капеллы.
Майор Кузнецов окидывает зал взглядом и говорит: "Уютная обстановка. Если бы еще всех гостей к черту повыбрасывать - совсем хорошо было-бы".
Коменданты, наполняющие зал, несколько оправились после неприятной конференции. Они стараются утешить себя воспоминаниями о боевых подвигах во время войны. Этому помогает неограниченное количество веселящих напитков на столах. Зал наполняется нескладным шумом.
Наш третий спутник, кося глазами по залу, говорит: "То же самое мне часто приходило в голову, когда я бывал в московском метро. Метро замечательное, а публика не гармонирует, все впечатление портит. Кругом мрамор, а посредине рвань."
Я спрашиваю у майора Кузнецова, который благодаря своей должности адъютанта хорошо знаком с порядками в армии: "Как ты думаешь - что будет майору Астафьеву и другим, кого разбирали на конференции?
Майор Кузнецов улыбается: "Ничего. Самое большое - переведут в другую комендатуру. Профессиональные подлецы тоже необходимы. К тому же все эти скоты искренне преданы партии. А преданным людям многое прощается. Они так же необходимы партии, как и партия им. Взаимозависимый комплекс."
Меня удивляет, что майор и его старый знакомый разговаривают так свободно на щекотливые темы. Это своеобразная атмосфера в стране и в армии после окончания войны. Люди почувствовали, что они завоевали себе свободу, что они победители, и это чувство распространялось далеко. Этому способствует также новизна контрастов при столкновении с Западом.
На время нашего пребывания в Дрездене генерал Шабалин остановился в вилле, занимаемой генералом Дубровским - Начальником Экономического Отдела СВА в Саксонии. Раньше эта вилла принадлежала крупному немецкому коммерсанту. Позади виллы чудесный сад.
Вернувшись с совещания в "Белом Олене", майор Кузнецов и я вышли погулять в этот сад. Вскоре за нами прибежал генеральский шофер Миша и сообщил, что генерал требует нас в Штаб Дрезденского СВА в кабинет генерала Дубровского.
Через пять минут мы были на месте.
В кабинете генерала Дубровского теперь заседание несколько иного рода. По одну сторону стола генерал Шабалин, рядом с ним генерал Дубровский. По другую сторону стола немецкие отцы города, ландрат Саксонии и бюргермайстер Дрездена. Немец - бюргермайстер говорит на чистейшем русском языке. Не так давно он был подполковником в Красной Армии.
Обсуждаются экономические задачи Саксонии в свете оккупационного режима. Дело идет исключительно гладко. Бюргермайстер является не только послушным исполнителем, но и ценным консультантом по местным вопросам. Не мы приказываем и требуем что-то. Нет. Бюргермайстер рекомендует нам целесообразные мероприятия и предлагает их на утверждение.
Только один единственный раз в бюргермайстере проскользнула тень его немецкого происхождения. Когда обсуждался вопрос о острой нехватке крепежного леса для шахт, генерал Шабалин, не долго думая, предложил: "Но ведь крутом масса лесов, - рубите их." Подполковник - бюргермайстер в ужасе всплеснул руками: "Если мы вырубим эти леса, то через пять лет наша цветущая Саксония превратится в пустыню." Приняли компромиссное решение: изыскивать другие источники, а пока рубить местные леса.
Ландрат существует для вывески - мягкотелое существо какой-то демократической партии, готов подписать любую бумажку. За его спиной работает наш человек, еще вчера носивший советские погоны, а сегодня - стопроцентный немец и бюргермайстер. Он из кожи вон лезет чтобы изыскать побольше репараций. Классово-чуждый элемент изъят в одну ночь, остальные оглушены страхом, а свои люди работают под маской новой демократии.
Массами нужно умело руководить сверху. Психология масс - это точная наука, в деталях разработанная Кремлем. Человек - это общественное животное. Условия современного общества делают человека гораздо более зависимым от стада, чем всех его четвероногих предков. Здесь запросто в лес не убежишь. Пастух в Кремле знает свое дело.
Эти мысли невольно приходят в голову, когда наблюдаешь происходящее в кабинете генерала Дубровского. Я смотрю на немецких представителей "новой демократии", затем оглядываюсь кругом и рассматриваю обстановку зала, где мы находимся.
Штат СВА Саксонии расположился в бывшем дворце саксонских королей. С высоких, выложенных дубовыми панелями, стен на нас взирают потемневшие портреты в средневековых костюмах. Обитатель золотой рамы, опершись на шпагу, холодно смотрит над головами людей с золотыми погонами на плечах. Эти хоть победители. Но то существо в сером гражданском костюме с немецким именем! Что думал благородный король о своих усердных потомках? Мельчают людишки... Не правда ли, Ваше Величество?
На прощание я пожимаю руку подполковника-бюргермайстера. Из вежливости я даже говорю с ним по-немецки. Чтобы он не слишком чувствовал себя холуем. Иногда полезно создать у слуги впечатление, что он самостоятельный.
На другой день мы едем в Галле, столицу Провинции Саксония. Здесь Шабалин встречает своего старого приятеля генерала Котикова, Начальника Экономического Управления СВА в Провинции Саксония (примечание: здесь речь идет о двух различных провинциях - Федеральной Земле Саксония с центром в Дрездене и Провинция Саксония с центром в Галле). Позже генерал Котиков получил широкую известность в должности советского коменданта Берлина, союзники наверно долго будут помнить его имя. Внешне генерал Котиков очень симпатичный человек и добросольный хозяин.
В Галле мы присутствуем на аналогичных совещаниях, что и в Дрездене. Сначала интермеццо с комендантами - картина та же, что и в Федеральной Земле. Затем генерал Шабалин проверяет работу "новой демократии". Местный немецкий вождь прожил около пятнадцати лет в Москве по улице Покровского, почти мой сосед. Он проявляет в своей деятельности еще больше усердия, чем его коллега в Дрездене. Генералу Шабалину приходится умерять его пыл, когда тот представляет длиннейший список предприятий, намеченных для социализации.
"Не так скоро," - говормт Шабалин, - "Учитывайте особенности германской экономики и переходного периода. Передайте Ваши предложения на рассмотрение генералу Котикову".
На обратном пути в Берлин у нас происходит непредвиденная задержка. Где-то около Лютерштадта у нас с треском лопается задняя шина. У шофера - ни запасного колеса, ни камеры, ни даже резинового клея. Генерал яростно ругается - он во что бы то ни стало хочет попасть в Берлин до наступления темноты. По-видимому, он не слишком полагается на работу комендатур.
Мы с Кузнецовым переглядываемся, - доставать колесо придется нам, так как шофер Миша от страха потерял всю свою изобретательность, которой славятся советские шоферы. Выход один - организовать колесо у какой-либо проезжающей автомашины. Это сегодня обычное явление на дорогах Германии.
По всем правилам военного искусства мы блокируем дорогу, задерживаем все проезжающие автомашины и подвергаем их осмотру. Ни одно колесо не подходит к нашему "Адмиралу". К удивлению задержанных, мы без помех отпускаем их дальше. В душе они, наверное, уже распрощались со всеми своими чемоданами. Контроль довольно высокий - сам генерал стоит рядом с нами, сверкая лампасами и прочими знаками генеральского достоинства.
Через некоторое время мы замечаем двигающуюся по шоссе странную автоколонну. Несколько крытых грузовиков, размалеванных во все цвета радуги, пестрые афиши, пахнет жареным луком и богемой. Оказывается - бродячий цирк, цыганы XX века. Не хватает только черномазой Кармен для полноты эффекта. Живописный кортеж замыкает военный американский джип, за рулем которого сидит американский капитан.
Я оглядываюсь кругом в поисках командующего этим парадом и соображаю на каком языке здесь следует объясняться. В этот момент из джипа выскакивает недостающая Кармен и обращается к нам на звучном диалекте трущоб Веддинга (Веддинг - прославленные трущобы Берлина, бедный северный район).
Мы с майором Кузнецовым на момент даже забываем зачем мы остановили все эти автомобили. Фиалка Веддинга была действительно чертовски хороша. Недаром американский капитан пустился сопровождать свою даму сердца в опасный путь по дорогам советской зоны. Ради такой женщины забудешь все предписания и Эйзенхауэра и Жукова вместе взятых.
С трудом оторвавшись от заманчивой картины, мы начинаем осматривать колеса у автомашин, попутно консультируясь по техническим вопросам с Мишей. Наконец очередь доходит и до американского джипа.
"Как насчет джиповских колес?" - спрашивает Кузнецов У Миши.
"Дырки сходятся. Немного хромать будем, но до дома доедем," - отвечает тот.
Итак, вопрос решен. Сейчас мы получим дополнительные поставки по ленд-лизу. К тому же у джипа сзади торчит пятое колесо. Излишняя роскошь.
Я объясняю Кармен наше бедственное положение и показываю пальцем на пятое колесо джипа. Генерал вспоминает Потсдамский договор и психологию запугивания: "Спросите у американца имеет ли он пропуск по советской зоне. Почему он здесь катается?"
Но таланты и поклонники и без этой меры психологического воздействия с радостью готовы откупиться столь дешевой ценой как одно колесо, за нарушение Потсдамского Договора и проезд по чужой территории.
Я записываю берлинский адрес капитана с целью по приезде вернуть объект экспроприации его владельцу. Позже я несколько раз приказывал Мише отвезти колесо по этому адресу. Откровенно говоря, я опасаюсь, что колесо обернулось бутылкой водки и бесследно исчезло в желудке Миши. Если американскому капитану придется читать эти строки, то я еще раз выражаю ему мою благодарность и сожаление по поводу происшедшего.
Уже в сумерках мы подъезжаем к Берлину. Генерал неожиданно проявляет беспокойство и приказывает Мише: "Ни в коем случае не ехать через американский сектор. Ищи дорогу через Рудов".
Легко сказать, но не легко найти этот Рудов. В одном месте взорваны мосты, в другом закрыты дороги. Куда мы ни сунемся - все дороги ведут через американский сектор. Генерал чертыхается и проявляет поразительное нежелание ехать по американской земле.
В конце концов мы все-таки попадаем в американский сектор. Генерал категорически отказывается ехать обычной трассой через Потсдамерштрассе и приказывает Мише пробираться по южной окраине города, пока мы не попадем в советский сектор. Миша только качает головой. Летом 1945 года проехать по Берлину ночью, да еще по неизвестным окраинам, было трудной задачей.
Генерал играет комедию. Ведь не может же он всерьез опасаться какой-либо диверсии или покушения. Взаимный проезд союзников по Берлину не запрещен. Никаких секретных документов у нас с собой нет. Ясно - генерал даже здесь разыгрывает идеологический блеф.
Наша машина, как огромный жук, медленно ползет по запутанным переулкам. Иногда свет фар выхватывает из темноты фигуру американского часового. Все посты двойные. Часовой недовольно щурится на яркий свет, его подруга после первого испуга начинает улыбаться. Конечно, потревоженные пары не полагают, что из темноты на них смотрят глаза советского генерала. Генерал ворчит - для него это явное доказательство морального разложения американской армии.
После продолжительных блужданий среди развалин и огородов берлинских окраин наши фары освещают желтую стрелку с надписью "Карлсхорст". Хорошо снова чувствовать себя в родном гнезде после путешествий по враждебной и незнакомой стране. Приятно уезжать куда-нибудь, но еще приятней возвращаться домой.
2.
С 17 июля по 2 августа неподалеку от Берлина в Потсдаме происходила первая послевоенная встреча Большой Тройки, впоследствии вошедшая в историю как Потсдамская Конференция.
Если Крымская Конференция решала проблемы окончания войны и устройства послевоенного мира в общих чертах, то Потсдамская Конференция занималась этими же вопросами в деталях. Германия безоговорочно капитулировала и теперь было необходимо окончательно согласовать и уточнить политику держав победительниц в отношении Германии, методику ее проведения, координацию работы оккупационных учреждений.
В ходе Конференции бросалась в глаза разница в поведении советской стороны и западных союзников. Западные демократии делали упор в основном на выработку политики, которая в будущем предотвращала бы возможность возрождения германского милитаризма, возможность новой германской агрессии. Этого стремились достигнуть, с одной стороны, путем уничтожения и дальнейшего ограничения военно-промышленного потенциала, с другой стороны, путем демократического перевоспитания Германии.
Когда вопрос касался будущего Германии в общих чертах, то советская сторона рассыпалась в цветистых фразах о демократии. Зато, когда дело переходило к деталям, советские представители молча пили воду из графинов и курили папиросы. Создавалось впечатление, что точного плана в этом вопросе у Советов не было. Так, во всяком случае, должно было казаться представителям Запада. Хотя Советы обычно приходят на конференции с исключительно хорошо подготовленными планами, на этот раз они вели себя до странности сдержанно.
Мало кто из западных политиков в то время предполагал, что Кремль имеет очень хорошо продуманный план советской политики в Германии. Но пока этот план не стоило класть на стол конференции. Он стал ясен позже из действий советских оккупационных властей. Сталин не забыл слов: "Германия - это ключ к Европе".
В вопросах далекого будущего Германии Кремль проявлял на Потсдамской Конференции значительную уступчивость и в основном соглашался с политикой западных союзников. Зато тем больший интерес, активность и необычайное упорство показала советская сторона в вопросах ближайшего будущего - в вопросе взимания с Германии и в территориальных претензиях на восточных границах Германии.
Ларчик открывался просто. Слишком просто, чтобы западные политики могли понять столь несложную механику. Будущее - это ни к чему не обязывающие обещания. А пока ценою этих обещаний нужно постараться выторговать у Запада побольше репараций и уступок.
Западные демократии, успокоенные сравнительной уступчивостью или кажущейся незаинтересованностью Кремля в пункте принципиальной политики, со своей стороны пошли на уступки в обширных репарационных и территориальных претензиях Кремля, которые автоматически ставили Германию в зависимость от Советского Союза. Западные союзники сами передали в руки Сталину вожжи, которыми он будет править Германией.
Они рассматривали это как искупительную жертву, которая долясна удовлетворить экономические интересы Кремля и сделать его более сговорчивым в вопросах устройства послевоенного мира и взаимного сотрудничества. Они смотрели на проблему с идеалистической точки зрения. Кремль же всегда стоит на материалистической платформе. Сначала заполучить материальную базу, а затем, опираясь на эту базу, строить дальнейшую политику, исходя уже не из устаревших обязательств, а из реальных возможностей.
Дав Кремлю огромную материальную базу в Германии в обмен на туманные политические гарантии, Запад сделал серьезную ошибку. Гарантии будут соблюдаться лишь до того момента, пока эта видимость будет необходима Кремлю.
Думая о личном составе Большой Тройки на Потсдамской Конференции, невольно ощущаешь некоторую простоту. Нет хорошо знакомого нам имени, - Президент Рузвельт.
Рузвельт не дожил буквально нескольких дней до победы, которой он отдал столько сил и энергии. В этом есть, может быть, одна утешительная сторона - ему не пришлось увидеть собственными глазами крушение тех иллюзий, на которых он строил свои планы послевоенного мира. Он был подлинно великий человек, добрый старик и кристально-чистый идеалист. Трудно ему было понять "доброго парня Джо".
В дни Потсдамской Конференции Сталин вместе с чинами делегаций западных союзников предпринял поездку в автомобилях по Берлину. Одним из результатов этой поездки явилось приказание экспертам Военно-Воздушного Отдела СВА предоставить личный доклад Сталину о подробностях воздушных рейдов союзников на Берлин. Руины Берлина говорят гораздо больше, чем газетные сводки и цифры тоннажа сброшенных бомб.
Проезжая по Берлину и глядя на бескрайное каменное кладбище домов, получаешь впечатление, что по огромному городу били сверху столь же огромным молотом. Сравнивая следы авиационных налетов германской авиации на Москву и Ленинград с картиной Берлина после налетов USAF и RAF, можно призадуматься.
Эта картина произвела на Сталина большее впечатление, чем доклады его военных советников во время войны, и определенно больше подействовала на его миролюбие, чем все убеждения и уговоры Рузвельта. Недаром он потребовал специальный доклад на эту тему.
Пока Большая Тройка договаривалась на Потсдамской Конференции, СВА продолжало свою работу. Одним из первых мероприятий СВА, которое существенно влияло на внутреннюю структуру германской экономики, явился Приказ маршала Жукова №24. Здесь речь Шла о конфискации недвижимого имущества национал-социалистов и затем, как будто попутно, давались указания для подготовки национализации средств производства и указания по выработке проекта земельной реформы.
Так называемая земельная реформа доставила генералу Шабалину немало хлопот. Немецкие власти на местах еще не привыкли к советским методам руководства и не умели читать между строк. В Приказе №24 не содержалось точных цифр. Приказ пестрил демократическими фразами и давал полномочия новым немецким властям. Немецкий "народ" в лице своих "лучших представителей" сам должен был выработать проект реформы и представить его на рассмотрение и утверждение СВА. Проект должен был составляться ландратами отдельных провинций, применительно к условиям каждой провинции.
Параллельно с Приказом №24 генерал Шабалин получил секретную инструкцию к этому приказу, где уже совершенно точно указывалось, как должны выглядеть все реформы, выработка которых фиктивно передавалась в руки немецких самоуправлений.
Мне несколько раз приходилось наблюдать процедуру создания земельной реформы в кабинете Шабалина.
К подъезду Экономического Управления подкатывает солидный "Майбах", разукрашенный ярмарочными флажками с изображением петухов или козлов. Из глубины огромного кузова нерешительно ступает на землю бесцветная фигура в штатском. Это ландрат, волею СВА - "лучший представитель" немецкого народа. Фигура танцующей походкой пробирается по коридору. Войдя в приемную генерала, ландрат подобострастно изгибается в позвоночнике. Халатообразный плащ через руку, потрепанный портфель под мышкой, шляпа прижата к животу, как будто защищая его от удара. С заискивающей улыбкой на лице "лучший представитель" осторожно, как на гвозди, опускается на стул в ожидании аудиенции.
Когда подходит очередь, ландрата приглашают в кабинет. Генерал через переводчика ознакамливается с проектом земельной реформы в Федеральной Земле Саксония.
"Какую максимальную границу предлагают они на этот раз?" - спрашивает генерал.
"От ста до двухсот моргенов в зависимости от каждого отдельного случая, товарищ генерал," - отвечает переводчик, держа в руках листки проекта.
"Вот идиоты! Третий вариант и опять никуда не годится. Скажите ему, что на это мы не можем согласиться".
Переводчик переводит. Ландрат беспомощно мнет свой портфель. затем он начинает объяснять, что данный проект составлен из расчета оптимального экономического эффекта земельной реформы применительно к условиям данной провинции. Он пытается дать анализ своеобразных условий сельского хозяйства Саксонии, говорит об абсолютной необходимости, в жестких условиях, данных Германии природой, тесной конструктивной взаимосвязи животноводства, лесного хозяйства и зерновых культур, о своеобразии мелкой, но всепроникающей механизации сельского хозяйства. Постепенно ландрат увлекается, в его словах сквозит искреннее желание найти наилучшее решение проблемы, поставленной Приказом №24.
Даже, когда этого не требует моя непосредственная работа я всегда стараюсь присутствовать при такого рода встречах. Казалось бы бесплановая капиталистическая экономика Германии, при ближайшем рассмотрении оказывается настолько органически и конструктивно взаимозависимой, что она является для советского специалиста интересным объектом для ознакомления.
Германская экономика - это исключительно сложный и точный механизм, здесь диапазоны для экспериментов, запасы прочности и "люфты" очень ограниченны. Мне часто приходилось видеть, как немецкие специалисты в ужасе всплескивали руками, когда генерал давал им советы или предложения, обычные в советских условиях при новом планировании или реконструкции. Тогда специалисты хором восклицали: "Но ведь это равносильно самоубийству!"
Так и на этот раз. Генерал играет карандашом, с глубокомысленным видом покуривает папиросу, пускает дым кольцами. Он даже не просит переводчика переводить рассуждения ландрата. Для него это пустой звук. Когда генерал считает, что время истекло, он морщит лоб и обращается к переводчику.
"Скажите ему, что проект, должен быть переработан. Мы должны защищать интересы немецкого крестьянства, а не крупных землевладельцев".
Генерал представляет собой классический тип советского руководителя, автомата-исполнителя, неспособного к восприятию доказательств второй стороны и критическому самостоятельному суждению. На плечах этого автомата генеральские погоны и сегодня он решает экономические судьбы Германии.
Ландрат смущенно поднимается. Все его доводы бесполезны. Проект земельной реформы будет перерабатываться еще несколько раз. Так будет продолжаться до тех пор, пока "самостоятельный" немецкий проект-предложение не будет в точности соответствовать секретной инструкции, хранящейся в генеральском сейфе.
Земельная реформа - мероприятие в большей мере политическое, чем экономическое. Важно подорвать, пока экономически, одну из сильных групп германского общества, с другой стороны - создать новую группу, сочувствующую новой власти. На следующем этапе, когда новая власть окрепнет, первые будут уничтожены физически, а вторые познакомятся с хорошо известной в СССР формулой: "Земля - ваша, а плоды - наши!". Поэтому генерал Шабалин и не проявляет интереса к рассуждениям о экономическом эффекте земельной Реформы.
У меня иногда появляется чувство сожаления, когда я смотрю на немцев, с которыми мне приходится сталкиваться в кабинете генерала Шабалина.
Большинство из них - коммунисты. В той или иной форме они боролись против гитлеровского режима, многие пострадали за свои убеждения. После капитуляции они с радостью встретили нас. Одни как своих освободителей, другие как своих идеологических союзников. Многие из них пришли к нам, желая работать на пользу будущей Германии. Конечно, приходится учитывать неизбежное количество рыцарей конъюнктуры.
Перед тем, как получить руководящие посты, эти люди были тщательно проверены нами с точки зрения политической благонадежности. Предполагая в нас своих идеологических союзников, первое время они не боялись свободно высказывать свои мысли. При этом резко бросалось в глаза, как убеждения и стремления многих из них идут в разрез с теми инструкциями, которые они получают от нас. Нам нужны безмолвные исполнители, а не равноправные партнеры. Придет момент, когда эти люди будут поставлены перед дилеммой. или безмолвно выполнять наши приказания и стать нашими покорными инструментами - или уйти в сторону и дать место другим.
Помимо официальных представителей немецких властей, Экономическое Управление посещают также и другие лица. Особенно интересных посетителей имеет Отдел Науки и Техники. Начальник этого Отдела полковник Кондаков до войны был начальником отдела Высших Военно-Учебных Заведений во Всесоюзном Комитете по Делам Высшей Школы. Он уже не молодой и очень культурный человек, знающий свое дело и умеющий понимать людей.
Однажды полковник Кондаков встретил меня в коридоре. На лице его было написано отчаяние.
"Григорий Петрович," - обратился он ко мне, - "Будьте так добры - выручите!".
"Что такое, товарищ полковник?" - спросил я.
"Немец тут меня один замучил. Изобрел какую-то чертовщину и предлагает нам. Подробности он говорить не хочет, а по тому, что он говорит, мы ничего не поймем".
"Чем же я могу Вам помочь, товарищ полковник?".
"Ну, хоть поговорите с ним. Мне через переводчика труднее разговаривать, чем Вам."
В кабинете полковника нас ожидал худощавый белокурый немец. Когда мы вошли, он представился сам, затем представил свою молоденькую, похожую на куклу, жену.
"Na, Herr Ingenieur, was haben Sie!"- спросил я.
"Прежде всего, герр майор, я хотел бы обратить ваше внимание на тот факт, что я особенно заинтересован передать мое изобретение в руки великого Советского Союза, где оно будет служить на пользу трядущимся..."
"Gut! was haben Sie denn?" - перебил я, улучив момент, когда изобретатель набирал в грудь воздух для дальнейших излияний.
"Я не хочу, чтобы мое изобретение попало к американцам, хотя я знаю что они заплатят мне больше. Я не люблю империалистов. Я сам убежденный коммунист и..."
"Na gut! Daran zweifle ich nicht," - перебил я опять, привыкнув уже к политическим предисловиям, - "Was haben Sie eigentlich?"
После часового разговора я узнал точно столько же, как и полковник. Речь идет о таинственном двигателе с чудовищным коэфициэнтом полезного действия и многими другими заманчивыми качествами. Изобретатель делает очень прозрачные намеки, что его двигатель произведет революцию в военном деле, поставив на голову всю современную военную технику. Одновременно он утверждает, что несколько лет с риском для жизни он скрывал свое изобретение от "фашистов", чтобы оно не послужило во вред человечеству.
Когда я спрашиваю, на каком виде топлива работает двигатель, изобретатель корчит такую гримасу, как будто я вымогаю у него патент и все права на изобретение. Изобретатель просит нашей помощи для окончания или скорее восстановления своих трудов и моделей двигателя. Дело в том, что все расчеты, чертежи и модели погибли во время бомбежки от американских бомб. Впоследствии мы уже привыкли к ссылкам на бомбежку во всех случаях, когда нужно было убрать концы в воду и приукрасить басни драматическими деталями. В обмен на нашу поддержку изобретатель обязуется передать свой патент в руки советского правительства.
Я попросил изобретателя составить мне список всего, что ему необходимо для работы.
С подозрительной готовностью, как будто он только и ждал этого, изобретатель распахивает портфель и вручает мне список в трех экземплярах. В списке есть все, что угодно, - деньги, продукты питания, даже папиросы, - но только не вещи, необходимые для выполнения подобной работы.
У меня, подобно тому как раньше у полковника, появляется сильное искушение дать изобретателю по шее и выставить его за дверь. Я уверен, что этот трюк он проделывает одновременно или последовательно со всеми четырьмя оккупационными управлениями в Берлине. Для приличия таскает с собой еще жену или подругу. Но такой метод обращения противоречил бы основному принципу работы Отдела Науки и Техники.
Полковник решает предоставить изобретателю возможность доказать реальность своих утверждений. Одновременно он бормочет: "Ну, погоди! Если ты меня за нос провести думаешь, то познакомишься с подвалом". Вокруг различных отделов Экономического Управления, как мухи над навозной кучей, вьются бойкие гешефтмахеры. Одни занимаются доносами, другие предлагают свои услуги в областях, являющихся актуальными на сегодняшний день. После того, как берлинские газеты запестрили сообщениями о атомных бомбах, сброшенных американцами в Японии, в Отдел Науки и Техники СВА ежедневно поступали предложения купить патент атомной бомбы и даже атомного двигателя. Атомные бомбы предлагались нам оптом и в розницу, со скидкой и в рассрочку.
Конечно, основная работа Отдела Науки и Техники идет по другим каналам. Люди, которые представляют для нас действительный интерес, не приходят к нам сами. Обычно мы ищем их и мы идем к ним.
Отдел Науки и Техники СВА является только внешним фасадом, приемным и сортировочным пунктом одноименного отдела НКВД. Полковник Кондаков собирает материал, определяет его ценность, затем он передает дело в Отдел Науки и Техники НКВД в Потсдаме. Туда Москва направляет для работы наиболее квалифицированных советских специалистов - экспертов по всем отраслям науки и техники.
В порядке моей работы в аппарате генерала Шабалина мне часто приходится бывать в контакте с Отделом Науки и Техники. Задачей этого отдела в основном является охота за мозгами.
Москва хорошо знает цену немецким мозгам. Не менее хорошо это знают и западные союзники. На этой почве между западными и восточными союзниками с самого первого дня оккупации Германии разгорелась ожесточенная борьба.
В момент капитуляции Тюрингия и большая часть Саксонии находились в руках американцев. Спустя два месяца, одновременно со вступлением западных союзников в Берлин, Тюрингию и Саксонию, согласно ранее заключенным договорам передали в распоряжение советских оккупационных властей.
Во время инспекционных поездок в СВА провинций генерал Шабалин требовал у военных губернаторов данные о выполнении приказа Главного Штаба СВА по выявлению и учету немецких специалистов. При этом генерал с досадой ругался, удивляясь быстроте и аккуратности работы "чертовых союзничков".
За время своего короткого пребывания в Тюрингии и Саксонии американцы сумели вывезти все сливки немецкой науки и техники. Крупные ученые, ценные научно-исследовательские лаборатории и технические архивы - все было увезено на Запад. Ученому, который получал предложение эвакуироваться, предоставлялась возможность брать с собой неограниченное количество необходимых ему материалов, оборудования и научных сотрудников по своему усмотрению. В наши руки на этих территориях попали только сравнительно бесполезные доценты и ассистенты. Заводы Цейсса в Иене рассматривались нами как особо ценная добыча. Но и здесь американцы успели вывезти всю техническую головку. С оставшимся персоналом Цейсс мог работать, но не прогрессировать. Такая-же картина была во всех научно-исследовательских институтах Дрездена и Лейпцига.
Очень важным было и то обстоятельство, что большинство видных ученых бежало на Запад еще во время наступления Красной Армии.
Научно-Исследовательский Институт Кайзера Вильгельма, одно из крупнейших научных учреждений мира, которым Москва в особенности интересовалась, оказался для нас столь-же полезен, как развалины Колизея.
Чтобы хоть как-то оправдаться перед Москвой, СВА всячески старалось выдать попавших в наши руки третьестепенных ученых за звезды первой величины. Ассистенты в лабораториях Мессершмидта выдавались за его ближайших сотрудников. Обычный метод советского руководства - сверху вниз идет план, а снизу вверх - туфта.
По-видимому в целях укрепления послевоенного мира мы усиленно вылавливаем по всем уголкам Германии военных специалистов. Мы рыщем, как волки, в поисках конструкторов Фау-2, реактивных самолетов, тяжелых танков. Тучи мелких подлецов осаждают нас с предложением своих услуг в области совершенствования орудий смерти.
В то же время на имя маршала Жукова часто приходят письма, которые затем передаются для рассмотрения в Экономическое Управление. Многие из них написаны от руки на простых листках бумаги, к ним приложены безыскусные чертежи и расчеты. Иногда полковник Кондаков показывает их мне с беспомощной улыбкой. Эти письма пойдут в корзину для бумаг. А вместе с тем, это самые знаменательные письма, которые СВА получает от немцев.
Эти письма пишут простые люди, даже не имеющие пишущей машинки и чертежных принадлежностей. Эти люди не требуют патентов. В безыскусной простоте этих писем есть своеобразный пафос. Неизвестные немцы, не ученые и не изобретатели, предлагают нам собственные конструкции самодвижущихся колясок для инвалидов войны. С чисто немецкой точностью они указывают на удобство, экономичность и дешевизну колясок в массовом производстве. Ведь сегодня в Германии и в Советском Союзе сотни тысяч безногих калек, нуждающихся в этих вещах.
Письма летят в корзину для бумаг, а в двери снова стучатся фабриканты смерти.
В отделе Науки и Техники мне неоднократно приходится встречаться с майором Поповым. До войны он был руководителем Научно-исследовательского Института Телевидения и Телемеханики. Майор Попов очень любит подчеркнуть свою ответственную работу и свои былые заслуги. Этим он старается возместить до неприличия малое количество орденских лент на своей груди.
Однажды в послеобеденный перерыв я зашел в кабинет полковника Кондакова. Там-же находился майор Попов. В ожидании начала работы у нас зашел разговор о последних технических достижениях. Мы говорили об авиации и наконец об американских "летающих крепостях" Б-29.
Майор Попов как-бы попутно замечает: "Эти птички теперь и у нас есть".
Затем он обращается ко мне: "Помните, Григорий Петрович, в 1943 году в газетах писали, что несколько летающих крепостей, после бомбежки Японии, сбились с курса, приземлились на нашей территории и были интернированы?"
"Да, что-то припоминаю" - отвечаю я.
"Там дело было довольно щекотливое", - говорит Попов - "Немного иначе, чем в газетах писалось."
Полковник Кондаков, которому уже надоело слушать беспрерывную болтовню своего помощника, уходит из кабинета. Майор Попов рассказывает мне историю возникновения советских "летающих крепостей".
Когда заблудившиеся американские самолеты были обнаружены над советской территорией, вдогонку им выслали эскадрилью советских истребителей. Но американские сверх-бомбовозы летели с такой скоростью, что истребители не могли догнать их. Тогда вызвали на помощь эскадрилью скоростных истребителей-перехватчиков. Они догнали американцев и дали им радио сигнал приземлиться.
Американцы имели приказ, запрещающий посадку летающих крепостей на неизвестной территории. Летающие крепости являлись последней новинкой американской авиационной техники и их конструкция охранялась строжайшей тайной. В случае вынужденной посадки на неизвестной территории экипаж должен выбрасываться на парашютах, а машину взрывать в воздухе. Американцы, невзирая на сигналы советских истребителей, продолжали реветь моторами над сибирской тайгой. Тогда истребители дали над головами бомбовозов залп из "катюш", вмонтированных в крылья последних моделей советских самолетов.
В конце-концов истребителям удалось разбить строй бомбовозов и принудить один из них к посадке на Хабаровском аэродроме. На земле экипаж бомбовоза встретили с исключительным радушием. Несмотря на все уговоры, американцы отказались отходить от машины до прибытия американского консула. Консула так быстро разыскать не смогли, но зато в присутствии американцев весь самолет от носа и до хвоста опечатали сургучными печатями. Печать торжественно положили в карман борт-капитану и, уверив американцев, что все будет в порядке, предложили им отдохнуть несколько часов до прибытия консула в фешенебельном ресторане "Интурист". Там их ожидал стол с изысканнейшими яствами и неограниченным количеством веселящих напитков в сочетании с соблазнительными интурист-герлс.
Пока экипаж бомбовоза всеми земными соблазнами удерживался в "Интуристе", телеграфные провода между Москвой и Хабаровском гудели от секретных запросов и ответных приказов. Из Москвы были спешно высланы самолеты с лучшими советскими специалистами по всем областям авиационной техники. Ночью американцев, наполовину уговорами, наполовину силой, уложили в постели "Интуриста", позаботившись, чтобы они не скучали в одиночестве.
В это время на аэродроме кипела лихорадочная работа. Все сургучные печати были вскрыты и при свете прожекторов по самолету копошились советские инженеры, техники и чертежники. Задачей советских технических бригад было снять все чертежи и схемы, перенести все с натуры на кальку и синьку.
Одним из самолетов, вместе с группой сотрудников его Научно-исследовательского Института, прибыл также и Попов. Он принимал участие в выполнении приказа Кремля - "Снять все на бумагу!" Технические бригады осваивали Б-29 в течение нескольких дней. Американский экипаж все это время был интернирован в "Интуристе".
Факт приземления Б-29 на Дальнем Востоке подтверждался сообщениями ТАСС. Даже и без рассказа майора Попова можно полагать, что дело обстояло именно так. Поэтому я нисколько не удивился, услышав подробности из уст очевидца и участника "спецзадания".
После описания всей трудности работы по снятию чертежей Б-29 и своих достижений в этом деле, майор Попов закончил свое повествование уже в несколько романтической форме.
Один из членов экипажа, заподозрив неладное, сумел ночью выбраться тайком из "Интуриста" и прокрасться к аэродрому. Там он увидел, что делается с "опечатанным" самолетом. Вернувшись к своим товарищам в "Интурист", он рассказал, что происходит на аэродроме. Американцы имели с собой миниатюрную коротковолновую радиостанцию аварийного типа. Они сейчас-же пустили в эфир шифровку адресованную в американскую Главную Квартиру и сообщавшую о положении дел.
Между тем Москва и Вашингтон вели оживленный обмен дипломатическими нотами по поводу интернированного летающего гиганта. Вашингтон требовал немедленной выдачи самолета. Москва в преувеличенно вежливой форме извинялась за задержку, ссылаясь на погоду и прочие объективные причины.
Когда в Вашингтон пришла шифровка от экипажа летающей крепости, принятая американскими военными радиостанциями на тихоокеанском театре военных действий и переданная по назначению, работа советских технических бригад была уже закончена. Тайна Б-29, во всяком случае с внешней технической и конструктивной стороны, уже не была тайной для Москвы.
Американский экипаж дружески проводили к аэродрому, торжественно предложили борт-капитану убедиться в целости и сохранности сюртучных печатей. В чрезвычайно сердечной телеграмме Сталин лично уведомил об этом президента Рузвельта. За несколько минут до отлета летающей крепости, от президента Рузвельта на имя Сталина пришла телеграмма: "Примите Б-29 от меня в подарок".
Когда советские пилоты начали осваивать подарок президента с целью переправить его по воздуху в Москву, они натолкнулись на неожиданные трудности. Поднять гигант в воздух было не так-то просто. Лучшие летчики Дальнего Востока оказались не в состоянии справиться с этой задачей. Из Москвы был специально откомандирован один из лучших летчиков-испытателей тяжелых самолетов. После двухнедельного ознакомления с гигантом и пробных прокаток по аэродрому, он наконец, поднял летающую крепость в воздух и благополучно приземлил ее на Тушинском аэродроме в Москве. За это он был награжден званием Героя Советского Союза.
Нескольким ведущим Центральным Конструкторским Бюро ЦКБ Наркомавиапрома было поручено подготовить производство самолетов этого типа. В последний год войны заканчивались сборкой первые пробные экземпляры. Вскоре на ряде уральских авиазаводов было начато их серийное производство. Созданием советских летающих крепостей руководил А. Н. Туполев совместно с талантливым авиаконструктором Петляковым.
3.
По мере того как идет время, на работу в СВА прибывают новые люди.
Войдя однажды в приемную генерала, я увидел сидящую на стуле девушку в светлом плаще. Закинув ногу за ногу, она курила сигарету и независимым тоном переговаривалась с сидящим за столом майором Кузнецовым. На конце сигареты, которой она подносила к губам, оставались ярко-красные следы от губной помады. Девушка бросила на меня быстрый оценивающий взгляд и затем снова повернулась к майору. Было что-то своеобразное во всем ея поведении, в подчеркнуто небрежной позе, в глубокой затяжке дымом сигареты с последующей гримасой ярко-накрашенных губ. Это была не девушка, а сплошной вызов.
Когда майор Кузнецов попросил ее пройти в кабинет генерала, дверь генеральского кабинета закрылась за ней с треском, явно неподобающим этой двери.
"Что за красавица?" - спросил я у Кузнецова.
"Работала переводчицей у одного генерала-демонтажника. Теперь тот уехал в Москву, а начальник Штаба порекомендовал ее нашему хозяину. Наверное будет у него переводчицей".
Таким образом Лиза Стенина стала переводчицей генерала Шабалина. Личной переводчицей, как она всегда подчеркивала. Она превосходно владеет немецким языком, всесторонне образована, начитана и умна. Кроме того, Лиза обладает массой других оригинальных качеств.
Лиза не в меру злоупотребляет косметикой. Уважающая себя уличная женщина поостережется накладывать на себя столько румян и белил, как Лиза. Когда она торопится, то работает, как штукатур. Хотя на вид Лизе не меньше двадцати пяти лет, она упорно утверждает, что как раз на днях ей исполнилось семнадцать. Хотя по всем документам она значится Елизаветой Ефимовной, при знакомстве она всегда представляется как Елизавета Павловна. Ефимовна звучит по плебейски, зато "Павловна" попахивает пушкинскими героинями.
Лиза - гражданский человек. Несмотря на это, она носит поверх шелкового платья офицерскую шинель с лейтенантскими погонами. Утверждает, что ей больше нечего носить. Конечно, все это она выдумывает и таскает шинель просто из тщеславия.
Личная переводчица очень невоздержана на язык. При этом она любит заводить дискуссии на довольно щекотливые политические темы. Такие разговоры не популярны среди людей, мало знающих друг друга. Я в таких случаях перевожу разговор ближе к жизни.
"Лизочка, знаешь что?" - спрашиваю я.
"Что Григорий Петрович?" - отвечает Лиза.
"Покажи язык. Будь так добра."
"Что это Вам в голову пришло?"
"Ну, покажи! Потом скажу в чем дело."
Подхлестываемая любопытством, Лиза осторожно открывает рот и показывает острый кончик языка.
"Ну, это слишком мало," - говорю я. - "Сделай, как у врача А-а-а..."
Лиза вываливает язык во всю, ожидая что-то интересное.
"И это все!? - удивляюсь я - "Я думал, он у тебя до пола достанет..."
Лиза от ярости теряет на мгновение дар речи, затем разражается потоком ядовитых эпитетов по моему адресу.
Кроме политических дискуссий, Лиза до смерти любит разговоры на интимные темы. Заводит она их с видом невинной институтки, которая ничего не понимает в вопросах взаимоотношения полов и потому не считает грехом говорить об этом. Заходит она в этом направлении столь далеко, что краснеют даже видавшие виды офицеры.
Есть женщины, которых мужчина интересует главным образом, как предмет своеобразной охоты. Когда женщина-охотница чувствует, что жертва в ее власти, она получает от этого удовлетворение и теряет всякий интерес к жертве. Это женщина-волчица. В Лизе есть что-то от этого типа женщин с ненормальной психикой.
Больше всего на свете Лиза любит эффекты. При каждом удобном случае она рассказывает, что ее сестра замужем за генералом Руденко. Когда слушатели не выражают свое восхищение этим фактом, Лиза разъясняет, что генерал Руденко является начальником советской закупочной комиссии в Америке. Когда и это известие не действует, Лиза поведывает, что генерал Руденко не просто наш торговый представитель заграницей. Он значительно более важное лицо. Он - глава советской разведки в Америке.
После этого Лиза, на базе своего семейного знакомства с Руденко, начинает рассказывать многочисленные истории о работе советских торговых и дипломатических представителей в Америке. В особенности восхищается она подвигами некоего майора Романова. По описанию Лизы, он - красавец и удалец, специальностью которого является добывание агентурных сведений через посредство очарованных им женщин - американок. Лиза форменно боготворит майора - сердцееда.
Однажды Лиза целый день без предупреждения отсутствовала на работе. Поздно вечером она появилась в комнате переводчиц. Но в каком виде - вся исцарапанная, в изорванном платье, с забинтованной толовой.
Мне сообщили по телефону о ее появлении за десять минут до конца рабочего времени. Я зашел узнать в чем дело:
"Что случилось, Лизочка?" - спросил я обеспокоено.
"Один полковник пригласил меня покататься и завез в лес. Ну, а потом..."
"А потом ты его взяла на кумпол!"-заключил я, взглянув на ее забинтованную голову.
"Где твоя пилотка?" - спросил кто-то.
"Потеряла", - ответила Лиза, подчеркивая этим всю серьезность положения, из которого она вышла победителем.
"А больше ты ничего не потеряла, Лизочка?" - спросил я, вложив в мой голос максимум тревоги.
В ответ мне сверкнул уничтожающий взгляд Лизы.
"Что-же нам с тобой делать?" - посочувствовал я. - "Раз ты лейтенант, то за самовольную отлучку тебе полагается гауптвахта. Что-то теперь генерал скажет?!
"Это уже мое дело. Можете не беспокоиться, товарищ майор".
"Бедная Лиза!" - вздохнул я.
Спустя несколько дней майор Кузнецов вскользь сказал мне:
"Ты там что-то Лизу дразнишь. Будь с ней осторожней!"
"А что такое?"
"Да просто так. Ее даже генерал побаивается. Учти!"
"В чем дело?"
"Она к генералу не так просто попала. Понимаешь?" - Кузнецов понизил голос. - "Это я тебе как другу говорю. Не играй с огнем".
Позже мне пришлось близко познакомиться с Лизой Стениной и ее прошлым.